Быстро поняв, что только словами Питера не проймёшь, он принялся ставить того в самые неприглядные ситуации, выбраться из которых, сохранив достоинство, можно было, только осознанно проявив одну из способностей.
Не помогло.
Вместо того, чтобы стать невидимым, когда Клод оставил его одного посреди улицы с только что сворованной сумкой, Питер, открыв рот, хлопал глазами и прижимая к себе злосчастную вещь, мямлил, что все всё не так поняли.
Отметив, что, во всей этой истории с кражей, Питера больше всего волнует то, что об этом может узнать его брат, Клод принялся копать уже в этом направлении.
Кажется, ему доставляло удовольствие смотреть, как вспыхивает его ученик, когда он обвиняет того в излишней привязанности к брату и семье; как тот напрягается всем телом и бесится, несогласный с утверждением, что до сих пор смотрит на себя их глазами, что отец ни во что его не ставил, что все без исключения люди лживы и омерзительны, и что его брат точно такой же, как все; как сжимает кулаки и орёт, что Нейтан не такой.
Ухватив эту волну агрессии и кивнув на рекламный плакат Петрелли, коими был увешан уже весь город, Клод спросил у Питера, разве ему не хотелось врезать тому каждый раз, как он его видел?
Питеру не хотелось.
Как не хотелось и выбрасывать из головы никого из близких ему людей, как бы он ни был задавлен – со слов Клода – всеми этими узами.
Подумать только, встретить такую наивность в этом прогнившем насквозь городе. Да ещё в таком семействе. Как этот малохольный вообще там выжил?
Шоковая терапия оказалось вполне шокирующей, но не очень – терапией.
Точка с братом оказалась чувствительной, но непробиваемой.
И тогда Клод показал ему Симон.
Питер не хотел следить за ней, но позволил себя уговорить.
Она была на крыше, и с ней был Айзек. Подавленный, тот говорил о том, что рисуемые им картины становятся всё страшнее, и мир после взрыва уже никогда не будет прежним, а Симон просила его не терять надежды, и убеждала, что его дар не мог быть дан без возможности всё изменить, что он не просто видит будущее, но и создаёт его, что он справится!
И не было ничего особенного, не было ни слов любви, ни поцелуев – просто юноша говорил о своих страхах, просто девушка говорила, что верит в него – но Питер смотрел на их близость, доступную только людям, пережившими вместе очень многое, слушал слова Симон, так похожие на те, что когда-то слышал от неё сам, смотрел на их сомкнутые руки и сомкнутые лбы, и чувствовал, как тает значимость всего, что происходило когда-то между нею и ним самим.
* *
Те уже давно ушли с крыши, а Питер все смотрел в никуда, мрачнея с каждой новой мыслью, а Клод кружил рядом, почти потирая руки, и растравливая всё больше своего «ученика», не давая успокоиться и прислушаться к самому себе, к своей внутренней правде, которой тот всегда жил и в которую верил.
Как ветер, разгуливающий между выступами, строениями и голубятней, Клод был будто одним из его порывов, бродящим туда-сюда, цепляющим Питера за всё, за что мог зацепиться, раздражая, приговаривая отречься от всех связей, избавиться от помех и принять мир таким, какой он есть.
Он снова разозлил его, но, похоже, это так и осталось пока что единственным его учительским достижением. Ничто не могло заставить Питера увидеть то, что находилось вне его понимания мира.
- Люди, которых я люблю, для меня не помеха!
- Тогда почему ты не летаешь? Твоё тело помнит, как, но ты сам себе мешаешь!
- Значит, убрать их из своей жизни? Как, по-твоему, я могу это сделать?
Они уже откровенно кричали друг на друга.
Клод – осознанно, откровенно подводя Питера к точке кипения, чего так долго и безуспешно пытался достичь:
- Забыл, что ты бомба, и что стоит на кону? Или тебе на всё надо спрашивать разрешения своего братца?
Питер – не слишком того желая, но вполне отзывчиво, взведённый увиденной сценой чужой близости и искренним непониманием, чего, собственно, от него добивается Клод:
- И что дальше? Может, мне составить список? Я следовал за тобой, пытаясь найти ответы, но у тебя их нет! Ты ничего не знаешь! И ты боишься мира! И мне надоело выслушивать от тебя, что я должен делать, – орал он уже в полный голос, – я ничего не должен!
Злорадно усмехнувшись, смирившись с невозможностью вправить ему мозги щадящими методами примерно несколько громких фраз назад, Клод решил перейти к радикальным, ухватил его за грудки и со словами, – только летать! – без лишних объяснений и уговоров скинул вниз.
Только никуда тот не полетел.
Грохнулся на стоящую внизу машину такси и разбился в лепёшку.
Клод ещё только пытался это осмыслить, когда увидел, как «тело» приходит в себя и, выламываясь из покорёженного металла и ошмётков лобового стекла, выбирается на асфальт.
Ну и отлично! Не совсем то, чего он ожидал, но тоже неплохо. И это ещё мягко говоря. Клод не встречал таких никогда, даже в те годы, когда по долгу «службы», вместе с Ноем Беннетом и прочими ублюдками из компании, они сталкивались с людьми со способностями каждый день.
Но самому парню об этом говорить, конечно, не стоило.
Кстати, как он там?
Ещё раз глянув вниз, на покряхтывающего и помятого Питера, Клод удовлетворённо хмыкнул и отправился к нему.
* *
Как же он был зол!
Бегая за этим ненормальным невидимкой по всему городу с просьбой научить справляться с силой, меньше всего Питер ожидал, что тот будет заставлять его воровать сумки, подглядывать за собственной девушкой и умирать, будучи сброшенным с тридцатого этажа! Да ещё и высмеивать при этом всё, до чего мог дотянуться, прощупывая своими грязными ручищами, пачкая и расковыривая то, чего не было у него самого. Сукин сын!
Взбешённый, Питер швырнул о стену спустившегося к нему Клода, гораздо более высокого и сильного, чем он, желая его если не прибить, то хотя бы приложить несколько раз о твёрдый кирпич.
Но Питер был бы не Питер, если бы по-настоящему ударил его.
Так что он просто прижимал Клода к стенке, вынужденно слушал то, что тот, не переставая ухмыляться, ему заяснял, и, так или иначе, постепенно начинал улавливать смысл того, что протискивалось через злость и всё-таки достигало разума.
Да, он выжил. Да, если бы он всё-таки разбился, с бомбой было бы покончено. Да, он прочистил мозги и пробудил свою силу. Да…
И примерно на словах о пробудившейся силе к нему пришло понимание.
Ведь действительно… У них получилось…
Мгновенно успокоившись – как он это умел, и что неизменно удивляло всех, кто имел возможность это наблюдать – он отпустил Клода, и, запрокинув голову, посмотрел вверх, вспоминая все свои ощущения, испытанные за короткое время полёта.
Клод был прав… Его способность, она пробудилась. Но с причинами, вызвавшими её появление, этот человек, проведший последние годы своей жизни в ненависти к человеческому роду, ошибся кардинально. Они с ним были по разные стороны от обычных людей, и побудительные мотивы у них были абсолютно разные. Там, где Клоду потребовалось отречение, ему помогло воспоминание.
Та девушка, которую он спас! Чирлидер! Когда он летел, то почему-то вспомнил её: лицо, улыбку, но ярче всего – эмоции, которые она в нём тогда вызвала.
Вот оно! Не должен он никого выкидывать из головы! Наоборот, он должен помнить – самих людей, и те чувства, что они в нём вызывали, особенно в те моменты, когда их сила впервые проявлялась у него самого!
Замерев на месте, отдаваясь этому долгожданному, буквально снизошедшему на него пониманию, Питер мысленно перелистывал новые детали своего падения и своих воспоминаний, и удивлялся самому себе, как же он этого всего не понял раньше! И, встрепенувшись, с прояснившимся взглядом, уже и не помня, что только что собирался придушить своего учителя, он сбивчиво принялся объяснять тому свои предположения.
Про девушку! Про то, что должен помнить! Что должен чувствовать!
Недолго оставаясь в покое после только что ушедшей злости, он поддался охватившему его вихрю эмоций, замешанных на ликовании и желании понять до конца, поделиться, и попытаться попробовать повторить – и снова раздухарился, снова сорвался на крик.