Почему?
Почему он помог найти эти тысячи, этих людей, но не мог до них добраться?
Почему они – они заслуживали спасения, а он нет?! Разве он не вершина всего этого эволюционного безумия? Разве он – не жертва?…
Впившись взглядом в доктора, переходя от самого тихого шепота к животному воплю, он молил его, не чувствуя катящихся по щекам слёз, молил уже сам не зная о чём:
- …помоги мне найти путь… помоги найти спасение… Дай мне! Дай свой чёртов список! Чтобы я вонзил в него свои зубы!!!
Но доктор не оправдал его надежд. Он сказал, что то, что делал Сайлар – это не эволюция, а убийство, а то, что собирается сделать он сам – это месть. И выстрелил, целясь прямо в лоб, посередине, в то место, через которое Сайлар всегда проводил разрез.
Звук выстрела вернул расшалившегося Габриэля на далёкое укромное место, оставив доктору только Сайлара. Уже вполне отошедшего от яда и, кажется, готового начинать причинять боль ради боли. В конце концов, как-то же ему было нужно заставить доктора подготовить ему список.
И Сайлар сорвался.
* *
Он вспомнил того парнишку, заглянувшего к доктору – наверное, на чашечку чая, добрый доктор любил чай – вспомнил сразу, как только тот зашёл. «Спрятав» истекающего кровью Суреша, Сайлар позволил парню пройти подальше.
Значит, тот тоже выжил после того падения в Техасе. Значит, тот тоже был таким, как он.
Замечательно.
Оставалось только в этом убедиться.
Сайлар вышел из тени и вежливо обозначил своё присутствие.
Парень сумел его удивить.
Трижды.
В первый раз, когда разрез, сделанный Сайларом – очень честный разрез, через кожу, кости и прочие ткани – зажил с такой скоростью, что если бы не оставшаяся на его месте выступившая кровь, да упавшая на пол прядь черных волос, то о нём не напоминало бы вообще ничего.
Во второй раз, когда его же собственным – между прочим, когда-то первым приобретённым – умением, не прикасаясь, отбросил его к противоположной стене, припечатав так, что ему потребовалось время, чтобы встать на ноги.
А в третий раз – став невидимым, когда раззадорившийся не на шутку Сайлар уже собирался продолжить их весьма интригующее «общение».
Какой лакомый кусочек!
Какой непослушный!
И такой неприкаянный, почти как его бедный Габриэль.
Похоже, парень был чем-то очень расстроен, судя по выражению его лица, когда он входил в квартиру. Наверное, тоже пришёл к доктору за помощью. Бедняга. Когда Сайлар всё-таки доберётся до него поближе, очень близко, и узнает, чего же тот хотел, то, может быть, попросит доктора исполнить и его просьбу. Доктор добрый. Он не сможет отказать. Особенно ему. В память о несостоявшейся дружбе.
Как же он любил нестандартные ситуации! Нестандартные решения были его коньком!
Подняв в воздух осколки стекла, буквально усыпающие пол, Сайлар красиво ориентировал их остриями от себя, и, полюбовавшись на прозрачную невесомую конструкцию, заставил её разлететься, прошив стеклянными пулями всю комнату.
У парня, где бы он, невидимый, ни стоял, не было ни единого шанса.
Один-единственный не долетевший до стены кусок стекла, покраснев, застыл в воздухе.
Довольный собой, Сайлар всё-таки испытал лёгкое разочарование, когда его техасский знакомый, обретая плоть, упал на пол.
Вероятно, всё могло бы быть гораздо интереснее. Но, наученный доктором, Сайлар не желал больше рисковать. Слишком заманчивыми были способности парня. И слишком опасным – тот сам.
* *
Суреш дождался, когда Сайлар, захваченный победой и ей же ослабленный, утратив бдительность, склонится над Питером, и ударил его изо всех сил, которые у него ещё оставались.
Но, кинувшись к Питеру, понял, что не успел.
====== 35 ======
Мистер Беннет оставил свою дочь на попечительство гаитянина, своего помощника, теперь уже бывшего, который должен был увезти её в такое место, о котором бы не мог догадаться никто.
Даже мистер Беннет.
Особенно мистер Беннет.
Он знал, что когда вернётся со стёртой памятью в компанию, ему придётся самолично заниматься поисками блудной дочери, а он не хотел её найти.
Но у его маленькой дочки были свои взгляды на своё будущее и на своё предназначение. Поэтому, сбежав от своего сопровождающего, она отправилась к тому, кто – она была уверена – поможет ей понять, кто она на самом деле.
Все важные кусочки её жизни – мама, папа, нормальная семья – все они оказались не тем, чем являлись. Она устала разочаровываться и снова вверяться своему первому отцу, родному по сердцу. Она устала находить и терять своего второго отца, родного по крови. Она устала от своего дара, который пока что приносил больше горя, чем пользы. Она хотела быть нормальной. Хотела, чтобы с ней были честными. Чтобы кто-то принимал её такой, какая она есть.
Она хотела не так уж много для шестнадцатилетней девочки.
И она отправилась к тому, кого считала своим героем.
К Питеру.
Это было её первое близкое знакомство с особенностями семьи Петрелли,
Дверь квартиры по указанному адресу открыла женщина в летах, которую язык не повернулся бы назвать старой или хотя бы пожилой, строгая и элегантная, с очень выразительным и проницательным взглядом. Назвав Клер по имени, и сказав, что Питера нет дома, она, тем не менее, пригласила её войти.
Это оказалась её бабушка, и скорость и безапелляционность, с которой та взяла в свои руки судьбу Клер, и повезла её в семейное гнездо Петрелли, весьма ошарашивала.
Всё это было так неожиданно, головокружительно и немного пугающе.
Для девочки из Техаса весь этот огромный фамильный дом – не просто помещения с дорогой мебелью, а именно дом – со своей историей, памятными вещами, множеством фотографий – большой, живой, дышащий – был немножко больше того, что она могла сразу осознать и воспринять.
И бабушка, маленькая и хрупкая на вид, сама была, как этот дом, несущая в себе такую внушительность, такую бездну, что дна её, наверное, не видел никто и никогда. Она знала всё. Вообще всё. То, что знала сама Клер, то, что знал её отец, мистер Беннет, то, что знал Питер, и куда больше, чем все они, вместе взятые. А ещё она очень хорошо умела уговаривать, хотя, постепенно приняв новые обстоятельства, Клер начала ершиться, перечить и высказывать своё мнение, не стесняясь.
Наверное, нужно обладать особым даром, чтобы сразу после слов о том, что она скрывала от сына тот факт, что его дочь жива, перейти к тому, что Клер заслуживает большего, чем имеет – и не заставить усомниться в своей искренности ни на секунду. С немедленным – полным уверенности в том, что она имеет на это полное право – озвучиванием рекомендаций по поводу дальнейшей судьбы внучки.
Уехать в Европу?
Клер не была в этом уверена. Ей хотелось увидеть Питера и встретиться с отцом.
Было так странно узнать о том, что они братья. Она думала, что Питер моложе, а отец – старше. Раньше она даже мысленно не поставила бы их рядом, а, узнав, что они братья, предположила бы, что более чужих друг другу людей на свете нет. Насколько Питер казался ей живым воплощением её мечтательного представления о бескорыстном герое, настолько отец казался размытым, плохо поддающимся визуализации, образом холодного и циничного негодяя.
Но их фотографии рассказывали совсем другую историю. Разные внешне, на каждой из них они были так схожи чем-то необъяснимым, словно их всегда снимали с одного ракурса не столько визуального, сколько душевного. На общих семейных фотографиях это ощущалось меньше. На тех, где они были вдвоём – а таких было немало – ощущение резонанса исходящих от них эмоций возрастало многократно.
Глядя на одну из их фотографий, на их одинаково счастливые улыбки, Клер думала, что, может, отец не так плох, если он может быть таким. И если Питер может быть с ним – таким.
Ведь отец тоже не знал о ней.
И сейчас, за неделю до выборов, было сложно ожидать от него публичного признания. Это она могла понять. Вот только его нежелания даже увидеться с ней, подслушанного ею, она понять не могла, но, может быть, и с этим всё было не так просто.
Клер и предположить не могла, что этот человек, взрослый, очень многого добившийся, очевидно легко умеющий владеть собой и манипулировать людьми, мог просто бояться встречи с ней.