Не незнакомцу.
Нейтану.
Чтобы либо привести его в чувство, либо убедиться, что тому уже ничто не поможет.
Или чтобы прийти в себя самому?
Но с какой стати его вообще всё это так бесит?!
Это ведь не ревность. Разве что обида за то, что он чуть не потерял, снова обрёл, а теперь опять теряет. И не из-за какого-то прилипчивого озабоченного идиота из будущего, а из-за того, что его брат не желает это обсуждать!
И чем больше Питер об этом думал, чем больше себя накручивал, тем больше за просто недоверием и просто смущением Нейтана ему виделась новая ложь, новые игры и лукавства. Он не знал, так ли это и будет ли у этого всего развязка, но понимал, что в ближайшем будущем, и так исчерканном на внутреннем календаре красными маркерами, вряд ли появится запись с пометкой «объяснение с братом».
От этого всего наваливалась такая безысходность…
Хотя Нейтан ведь в любом случае не стал бы ему помогать, Питер не верил, что смог бы его убедить, уж точно не на энной по счёту попытке за пару дней до выборов. Они шли слишком разными дорогами, но знание о том, что брат всё равно рядом – оно, оказывается, было достаточным и необходимым, чтобы Питер бесстрашно шагал туда, куда другие и посмотреть-то боялись.
Держаться незримо за его руку. Просто знать, что не один.
Всего-то.
Мелочь. Ерунда.
Без которой сдавливало отчаянье и снова таяла вера в свои силы. Каким бы красочным ни был в его памяти тот солнечный день из будущего без взрыва.
Нужно было выбираться из этого болота.
Он по-прежнему не мог контролировать свои способности, а до взрыва оставалось всего ничего. Он бы сдался, наверное, если бы подобная мысль могла придти к нему в голову. Но ветряные мельницы продолжали крутиться и дразнить, а он не умел делать вид, что не замечает чудовищ, скрывающихся за ними. И если он должен был выйти к ним один, значит именно это он и сделает.
* *
За день до выборов злость Питера, добравшись до критической точки, лопнула, как слишком надутый шар. С лёгким пшиком и без последствий для окружающих.
И стало ещё хуже.
Стало понятно, что теперь времени уж точно нет. Ни на объяснения, ни на молчание, ни на что. Брат был рядом, Питер видел его каждый день – но при этом тот был так далеко, как не был ни во время учёбы, ни во время службы на другом конце земли. Тогда Питер мог ему хотя бы позвонить. Теперь не мог решиться ни на что, и только надеялся, что потом, после всего, если они оба переживут это, у них будет много времени.
То, что Нейтан замкнулся… Это было ничего, не страшно. Это было даже понятно. Какому бы человеку понравилось увидеть себя таким, во всех смыслах обнажённым, неизвестно с кем, и в такой недвусмысленной ситуации?
Тем более семейному. Тем более публичному. Тем более такому правильному. Тем более никогда до этого себе такого не позволяющему человеку.
Ничего…
Главное, чтобы, как бы ни развивались события, он остался жив. И, наверное, хорошо, что теперь между Питером и его мельницами не будет стоять того образа из снов, Нейтана, выходящего ему наперерез, приближающегося к самому страшному чудовищу – тому, которое разрасталось внутри Питера.
Наверное, так будет даже легче.
Так будет проще желать выжить самому, зная, что, выживая, ты не убил при этом своего брата.
Он вытерпит. Он выдержит. Всего-то несколько дней.
А потом будет или разговор… или не будет нечего. Для него. Но, главное, чтобы Нейтан остался жив.
Всё. Пора было взрослеть. Прекращать истерику из-за того, что кто-то выпустил твою руку и идти совершать свои собственные поступки, отвечать за которые будешь только ты сам.
* *
Сам того не замечая, Питер скопировал на себя замкнутость брата.
Выставил стену из внешней вежливости и доброжелательности, развив изнутри бурную деятельность по подготовке операции «антивзрыв». С осознанием возможных потерь и сведением их к минимуму. Собственно, его устраивала только одна возможная потеря – он сам – но и её он надеялся избежать.
Но если не получится…
Ему был нужен обходной путь, маленькая страховка, и, убедив Клер остаться в городе, он стащил из дома отцовский пистолет и вручил его ей.
Несколько дней назад, узнав, что именно должно было произойти с Питером, она сказала, что уже видела человека, который мог взрываться, и тот человек был не очень хорошим. Так что теперь Питер не был уверен в том, кто из них двоих станет бомбой, но по большому счёту это почти ничего не меняло, он не собирался отпускать всё на волю случая, и, объявив Клер о своих намерениях разобраться с Тедом, попросил её быть в этот момент рядом. Она единственная могла не бояться взрыва, и, если Питер проиграет битву с Тедом или с самим собой – неважно – единственная могла подобраться к нему, когда он будет полыхать, и убить его, если не останется иного выбора.
Возможно, именно так девочка-чирлидер должна была спасти мир.
Возможно, именно в этом и была его истинная миссия: принести себя в жертву, чтобы спасти остальных.
И он был к этому готов.
====== 41 ======
Ко дню выборов и у Нейтана и у Питера в душах царила полная обречённость.
Они словно стояли спинами друг к другу, не касаясь и не чувствуя обычного тепла, нарочно перекрывшие каждый со своей стороны все возможные пути доступа к своему общему пространству, и смотрящие каждый в свою сторону. Зная, что они рядом – пока – но не дающие сейчас себе этого чувствовать. Надеющиеся, что, когда всё закончится, они смогут вернуться к этой своей исходной точке.
* *
Нейтан не верил, что победит, отставание на пять пунктов было значительным, но Линдерман был заранее доволен и, загадочно щурясь, уверял, что осечки не будет.
Ни он, ни мать не прекращали заводить около Нейтана одну и ту же пластинку, только успевая подменять друг друга, да переворачивать её, изредка переставляя слова. Мать позволяла себе бОльшую резкость, Линдерман подкрадывался котом.
- …Вы будете конгрессменом… Ваш отец был бы горд… Вы спасёте этот мир… Вы станете новой надеждой…
Нейтан слушал, отворачивался к окну и думал: да, если позволю брату взорваться.
Линдерман подбирался ещё ближе и в сотый раз, уговаривающе и сожалеюще отмечал:
- Вы не можете это остановить, и никто не может! А вот то, что будет потом, зависит только от нас с вами.
Это «нас с вами» заставляло бы будущего конгрессмена похолодеть, если бы он и так уже не был проморожен до самого нутра.
Чувствуя, что у его карманного кандидата почти не осталось чувствительных точек, что большинство или затерты до мозолей, или как будто пропитаны анестетиком, Линдерман решил сделать ему превентивный подарок. Напоследок, заглянув в дом Петрелли за несколько часов до объявления результатов, на всякий случай, для напоминания. Он действительно считал себя гуманистом и обожал играть в мудреца и волшебника.
Он подошёл к заглянувшей в кабинет Хайди, и, не обращая внимания на гнев в её глазах, церемонно взял за руку. Она почти сразу выдернула её у него, но ему хватило этих нескольких секунд и, сказав напоследок что-то непонятное об облегчении в дни больших испытаний, он внимательно посмотрел на Нейтана, и вышел, точно теперь зная, что никуда этот Петрелли не денется.
Какое-то время Нейтан сдержанно выслушивал упрёки жены по поводу того, что он впустил в дом этого вора и лжеца – ему нечем было ей возразить, но и объяснять ей всё, что вокруг творилось, не собирался: она и раньше была в неведении, а сейчас тем более не надо было её впутывать. А потом он увидел, как её нога пошевелилась…
Когда спустя полминуты, после всплеска счастья, он прижимал её, стоящую на ногах, к себе, в нём колотилась ненависть. И чем больше было ощущение чуда, и радости, и частичного освобождения от вины перед женой – тем больше была та ненависть.
К Линдерману.
Ему совсем не была нужна эта благодарность, насильно запихнутая в него этим мерзавцем. Он не хотел быть ему должен. Не такими долгами, на которые он, Нейтан Петрелли, никогда не сможет закрыть глаза. И не такими, расплатиться за которые он тоже никогда не сможет.