Карьера тоже двигалась по нарастающей. На новой должности Нейтан нашёл себе новую войну, в которой также учился принимать важные решения, брать ответственность не только за себя, но и за других, и при этом оставаться верным своим целям и принципам. Хотя последние как раз и добавляли порой проблемы, когда вдруг оказывалось, что нередко ради большого благого дела необходимо закрыть глаза на какое-нибудь маленькое и плохое, но Нейтан почти всегда умудрялся обходить подобные скользкие моменты. Он не боялся ни «некрасивых» дел, ни влиятельных соперников. Зарекомендовав себя ярым поборником справедливости и обладая блестящим ораторским талантом, он скоро стал актуальным персонажем на околополитической сцене.
Помимо семьи и карьеры он обзавёлся способностью выглядеть значимо и элегантно, засунув руки в карманы брюк, а также перстнем, который терпеть не мог его младший брат.
На вопрос о подражании отцу лишь снисходительно усмехался.
Питер примирялся с его растущим высокомерием только потому, что видел, что для того справедливость действительно была делом принципа – как он её видел, как понимал, веря в торжество закона и силу государства – и продолжала таковой оставаться, не прогибаясь ни под чужие указки, ни под первые шаги к власти.
Нейтан мирился с причудами брата, потому что, несмотря на кажущуюся несерьёзность и непрекращающийся антиродительский бунт, тот делал немалые успехи в университете, и слыл незаурядным студентом – Нейтан тайно вентилировал обстановку.
Нейтан желал миром править.
Питер мечтал мир лечить.
Нейтан стремился вознестись над людьми, чтобы сверху иметь возможность лучше всё видеть и на всё влиять, а Питер хотел пробраться в самый центр, чтобы самому распутать всё по ниточке.
Нейтану было всё понятно в своей судьбе, он думал, говорил, шёл и делал.
Питер изводился смутными потребностями, желанием понять и совершить то важное, что сможет сделать только он – но он не знал, что именно, и от этого страдал.
Нейтан знал все ответы, Питер отчаянно их искал.
Нейтан увеличивал число знакомств и вширь и вглубь, несмотря на свой растущий цинизм. Питер снова стал одиночкой, несмотря на эмпатию и открытость.
Питер, кажется, не взрослел, Нейтан как будто забирал его года.
Питер по-прежнему боготворил старшего брата.
Нейтан всё также любил младшего.
Вопреки всему.
* *
В открытую Питер не позволял вмешиваться в свою жизнь ни брату, ни родителям. Единственное, в чём он принял помощь Нейтана – это обретение собственной квартиры. После родительских хором она могла бы кому-то показаться убогой, но Питера этот контраст вдохновлял – это были его плюс десять пунктов к свободе. Между ним и семьёй установились негласные правила: те ни делами, ни разговорами более не затрагивают его выбор образа жизни, а он, в свою очередь, соблюдает те условия и традиции, к которым его обязывает статус отпрыска семейства Петрелли.
Смотря со стороны на эти взаимные реверансы, Нейтан только незлобиво улыбался и над родителями и над братом, и мысленно хвалил себя за прозорливость: когда встал вопрос об отдельном проживании Питера, поначалу это казалось решением, в силу некоторой легкомысленности брата, чреватым всевозможными осложнениями. Родители, конечно, были против, но Нейтан их убедил и не пожалел об этом. Лишнее доказательство того, насколько хорошо он знал брата: несмотря на кажущуюся инфантильность, ошибок, присущих юности, тот не совершал.
Даже наоборот, иногда Нейтану казалось, что Питер мог бы побольше позволять себе каких-нибудь «подвигов». Но тот снова, как и в давнем детстве, стал слишком в себе. Никаких компаний, никаких сумасшествий, никаких девушек, коими Питер так грозился на выпускном. Славный, молодой, приятный всем, с кем пересекался, младший брат ни с кем не заводил сколько бы то ни было серьёзных отношений – это Нейтан тоже осторожно проверял. Ему было непонятно добровольное отшельничество брата, и отчасти принимая на себя ответственность за это – если бы он не помог с квартирой, Питер бы каждый день возвращался в дом, полный людей – привлекал брата к совместным семейным мероприятиям. Не только официальным, как это делали родители, но и именно семейным, без посторонних, в узком кругу, только он, Хайди, дети, изредка родители – и Питер. Брат исправно приходил, возился с племянниками, болтал, спорил и смеялся вместе со всеми, но никогда не оставался на ночь, и, уходя – Нейтан чувствовал это – совсем не грустил.
* *
Питеру нравилась семья брата, но он не чувствовал себя её частью. Это было из другой жизни Нейтана – той, где тот был королём бала, человеком-фотографией, капитаном Америка; где были армия, карьера и отец-бог. Где всё было расставлено по своим специальным местам, но гармонично вписывающего места для младшего брата – не было, слишком уж тот выбивался из общей картины.
Но как бы далеко Питер от этой картины не уходил в своих метаниях, его присутствие в жизни Нейтана было не обсуждаемым фактором, и за это он был очень благодарен брату. Он знал, как и двадцать лет назад, что бы ни случилось, тот примет его любым, подхватит, если он начнёт падать, подскажет, если будут нужны слова, и промолчит, когда будут нужны только объятья.
Иногда Питер задумывался, а знает ли Хайди того Нейтана, которого знал он: сильного тем, что сам брат считал слабостями – умеющего гореть, любить и плакать. Питер не был в этом уверен. И не пытался это выяснить. Насколько он мог судить со стороны, брат и его жена были весьма удовлетворены и горды тем, что имели.
К Хайди Питер относился с большой симпатией, очевидно взаимной, но, возможно в силу обстоятельств, они не были хоть сколько-то близки.
Они и познакомились-то, фактически, уже перед самой свадьбой. Нейтан будто спохватился, что одного «познакомься, это моя невеста» будет недостаточно, и устроил ужин в ресторане для троих. Позвонил внеурочно, пригласил, и в конце буркнул что-то типа: «и оденься поприличнее, чтоб без этих твоих капюшонов». Пит, естественно, не остался в долгу, – «ну да, а запонки размером с булыжник – это верх стиля!» – но на встречу с радостью согласился.
Он помнил, что в тот вечер из них троих Нейтан был самым взволнованным – его это тогда очень развеселило. Волнения были напрасны: Питер был идеальным младшим братом, Хайди была идеальной будущей женой, все трое были хорошими и добрыми людьми и все трое знали соответствующие правила.
Только к концу ужина старший брат позволил себе расслабиться. Он пригласил Хайди на танец, и они медленно кружили посреди открытой площадки, без лишней экспрессии затмевая собой остальных, а Питер сидел и не мог оторвать от них взгляда. Наверное, брат тогда, выйдя из-за стола, оставил свои переживания ему. Иначе не объяснить то охватившее его волнение, заставляющее испытывать чувство радостной гордости за Нейтана, и какую-то непонятную тоску, пробирающуюся в эту радость тонкими змейками, неразрывно увязывающуюся с ней. Не зависть и не страх. Скорее очередной этап взросления, смирение с тем, что не всю жизнь они с братом будут друг для друга номером один.
Но то, что это была именно Хайди, успокаивало. По крайней мере, она легко приняла Питера как важную часть жизни своего будущего мужа.
* *
Мальчишник Нейтан устроил чисто номинальный. По сути, это был обычный приём в доме родителей, за исключением того, что на нём присутствовала лишь мужская часть его с отцом круга знакомств – тот даже такой повод предпочёл использовать в правильных целях, теснее сближая старшего сына с нужными людьми.
Зачем туда пригласили его, Питер не очень понял.
Он простоял в стороне почти весь вечер, и несколько раз порывался уйти, но Нейтан всякий раз предрекал его маневр и перехватывал у самой двери, уговаривая сначала «ещё немного побыть приличным младшим братом», а под конец, кажется, будучи уже несколько выпившим – «не оставлять его тут одного». Это заставило Питера улыбнуться, и после этой фразы он больше не предпринимал попыток к бегству.