Важным в изучении археологических источников раннескифского времени является заключение, что ряд вещей раннескифской культуры — наконечники копий, мечи и кинжалы, удила, трехпетельчатые и трехдырчатые псалии, бляхи-столбики для перекрещивающихся ремней узды и бляхи-пуговицы — непосредственно восходят к изделиям предшествующей эпохи. Впервые они появились на Северном Кавказе, как и наиболее ранние для скифов изделия, выполненные в зверином стиле. В первой половине VII в. до н. э. или несколько позднее эти новые формы используются вместе с бытовавшими в киммерийский период и лишь к концу VII — началу VI в. до н. э., т. е. после возвращения скифов из Азии, они становятся господствующими у скифов и соседних с ними оседлых племен, с которыми кочевники вступали в более или менее тесные контакты. К этому следует добавить преемственность, наблюдаемую археологами в ряде черт скифского погребального обряда и в местной лепной керамике. Эти наблюдения, безусловно, должны учитываться при решении вопроса о происхождении скифов и их первоначальном расселении.
Находки предметов вооружения, главным образом наконечников стрел, подтверждают свидетельства клинописных и античных источников о военных действиях киммерийцев и скифов в странах Древнего Востока и определяют пути следования скифов в Переднюю Азию. Реальность скифских военных походов в страны Передней Азии подтверждают и находки вещей переднеазиатского, урартского производства в Келермесском и Мельгуновском курганах и в кургане на р. Калитве. Среди них известны изделия, специально сделанные по скифским заказам.
До сих пор остается загадкой малое число памятников раннескифского времени (VII–VI вв. до н. э.) и большая разбросанность их на всей степной территории Северного Причерноморья. Скифские материалы этой эпохи в гораздо большем количестве представлены в курганах местного оседлого населения днепровской лесостепи. Однако археологам удалось доказать, что по крайней мере большая часть оседлых земледельцев лесостепи по своему происхождению и этнической принадлежности отличалась от кочевых скифов — иранцев по языку. Вместе с тем совершенно очевидно, что их культура второй половины VII — начала VI в. до н. э. формировалась под сильным воздействием кочевников, хотя и сохраняла свои особенности. Это позволяет отрицать предположения некоторых исследователей о малочисленности и слабости скифских кочевников в степях Северного Причерноморья после возвращения из Азии и искать объяснение приведенному факту в этнографии. По-видимому, та часть скифов, которая вернулась из далеких переднеазиатских походов и заново осваивала степи Северного Причерноморья, занималась круглогодичным кочеванием, не имея постоянных зимников и летников и, соответственно, постоянных кладбищ, как и в период первого появления скифов в этих местах и их борьбы с киммерийцами. Более стабильными в VII–VI вв. до н. э. были перекочевки в степном Предкавказье, где обнаружены группы скифских курганов времени походов в страны Передней Азии и после возвращения из них.
Археологические источники позволяют проследить, что вскоре после возникновения на северном берегу Понта греческих городов-колоний устанавливаются постоянные торговые контакты греческих купцов со скифскими племенами, а мастерские этих городов начинают работать по скифским заказам. Археологические находки античной керамики и вещей в курганах и на поселениях земледельцев помогают определить время и преобладающие направления связей в разные периоды скифской истории. Так, совершенно очевидно, что вплоть до конца V в. до н. э. основной импорт шел к земледельческим племенам среднего Приднепровья, а позднее — в степь, где находились транзитные пункты под контролем скифской кочевой аристократии.
Очень много дала археология для восстановления хозяйственной деятельности скифов — как кочевников, так и земледельцев. На основании археологических материалов хорошо прослеживается непрерывный прогресс всех отраслей местного производства.
Именно археологические источники позволяют проследить, как скифы из кочевников превращаются в IV в. до н. э. в полуоседлое население, а в III в. до н. э. окончательно переходят к оседлости. Для выявления особенностей социального строя Скифии археология дает меньше. И все же именно археология фиксирует накопление богатств в руках знати и рост имущественной, а следовательно, и социальной стратификации в скифском обществе, особенно заметный в IV в. до н. э. В результате сейчас ни у кого не вызывает сомнения, что в IV в. до н. э. скифы уже находились на таком уровне социально-экономического развития, который позволяет говорить о глубоком разложении первобытно-общинного строя и формировании раннеклассового общества.