— Ая-я-я-яй!..
Это Рахимка кричит. Горько кричит. То ли бьют его, то ли перепугался он насмерть…
Жалко парнишку. Соседский ведь, на глазах вырос. И парнишка-то какой? Тихий, уважительный. Грех бросать его в беде.
А тут еще Нога-Бабай бубнит свое:
— Алаша пропал. Рахима пропал. Подсобляй мало-мало, шабра. Мой голова — биз музга голова.
А Васена не слушает, только шепчет:
— Ах псы, вот псы, не приведи, господи, и во сне увидеть!
— Выкупишь, мама, выкупишь? — дергает ее за руки Степка.
Васена схватилась за карманы. Есть ли деньги с собой?
А тут — как на грех — из ворот старик один высунулся, в крюк сведенный, все лицо в бороде и в бровях, — услышал как Степка долбит, и зашипел:
— Куда ты, выворотень, мать-то тащишь? Они, городовые, с камня кожу сдерут. Уходи, пока сам цел!
За стариком и бабы принялись Васену учить:
— Чего стала, дуреха? Мальчишку несмышленого слушаешь? Домой его за волосы, пока не поздно!
Васена вдруг ощетинилась:
— Вам-то какая хвороба? Свои ребята целехоньки, дома сидят, а чужие пропадай? Все только о себе да о себе, черти!
Она вытащила из кармана двугривенный, крепко зажала его в ладони и двинулась за городовыми. Степка за ней. За Степкой — Нога-Бабай.
В окнах домов, мимо которых они проходили, раздвигались занавески — испуганные люди высовывались на улицу, смотрели вслед Васене, качали головами.
Наконец Васена догнала Ларивошку, зашла между ним и Чувылкой и закланялась Ларивошкиному заду.
— Отпусти малайку, служивый! Ну, отпусти! Ведь вон и ухо до крови надорвал, гноиться теперь будет.
— Ны купался… лошадка мыл… Ны купался… лошадка мыл… — всхлипывал Рахимка.
Бабай тоже низко поклонился спине городового и повторил за Васеной:
— Отпускай, пожалуйста, ваша благородия, видишь сам — не купался мой малайка, лошадь мыл.
Но Ларивошка оглох будто. Отворотил ус в сторону, шагает и только складками на красном затылке двигает. За него помощник его, Чувылка, отвечает Васене сиплым шепотом:
— Слышь, тетка, ты чем кланяешься? Спиной? Не надобно спиной. Полтинничком кланяйся. За меньше человека с животной не отпустит. Не видишь разве, он тебе знак подает. Эх вы, необразованные!
Какой такой знак? И тут увидела Васена, что Ларивошка ей пальцы за спиной показывает. Покажет пять пальцев — и совочком их сожмет, покажет и сожмет. Как машинкой, совочком двигает.
Васена подошла поближе, перекрестилась и опустила в совочек двугривенный.
Но пальцы ощупали монету и сейчас же пружинкой выбросили ее на дорогу.
— Вишь, утроба ненасытная, не принимает, — пробормотала Васена, — и вправду полтину хочет. Поди подбери, Степа.
А из окон люди уже показывали Степке, где искать выброшенный городовым двугривенный.
— Он его вон туда бросил! — кричали из ближнего дома. — Да не здесь, вон там! Левее! Да нет, правее!
Степка пошарил и правее, и левее, нашел наконец монету и подал ее матери.
Васена потянула Бабая за рукав бешмета.
— Бабай, прибавить надо. Есть у тебя тридцать копеек?
— Ай, ай, ни одной полушки нет. Все вчера мамашкам отдавал. Пожалуйста, попроси у свой русский. Отдам я. Праздник угощать будем, подарка даем…
Васена махнула на него рукой:
— Ну тебя с твоим подарком!..
Она снова пустилась догонять городовых, шаря на ходу в глубоком кармане своей юбки. Вытащила медную гривну с дырочкой (для счастья в кармане носила, чтобы деньги водились), потом замусленный огрызок сахара, за сахаром, одну за другой, две пуговицы. За пуговицами пошел разный сор.
Степка не сводил глаз с ее рук.
— Мам, неужто больше нет? Дай я пойду спрошу у теток, что в окна глядят. Ладно?
— Поди, Степа, поди. Тридцать копеек, скажи, не хватает. Может, найдется добрая душа. Скажи, отдадим..
Степка одним махом перебежал с дороги на тротуар. Он обходил окна и, зарыв пальцы в волосах, несмело спрашивал у женщин, облокотившихся на подоконники:
— Тетенька, а тетенька, дайте в долг тридцать копеек, Ларивошке не хватает. Мы отдадим. Завтра отдадим. Истинный бог, отдадим.
Но тетеньки подбирали губы оборочкой и отходили от окон. А другие махали на Степку руками и ворчали:
— Ишь ты! Тридцать копеек! Так вот и припасли для тебя. Прыткий какой! Проходи!
И Степка, оглядываясь на мать и на городовых, которые шли своей дорогой, бежал дальше, останавливался у каждого окна и все повторял: