— Дайте тридцать копеек, дайте хоть по гривенничку, хоть по пятачку…
Так он дошел уже до последнего перед пустырем перекрестка. И вдруг у самого крайнего окна подманила его к себе пальцем девочка одна, сероглазая, с чуточным ротиком, и протянула на ладони три медных пятака.
— На, на, бери скорей, пока мама на дворе. Это деньги мои. Я на прыгалку скопила.
Немного подумала, поморгала на Степку большими глазами и, нахмурившись, добавила:
— Только скажи тому татарчонку, чтобы он чужих лошадей не воровал больше: воровать грех… — И погрозила пальцем.
Хорошая девочка! Степка хотел рассказать ей про Рахимку, про лошадь, что она совсем не чужая, а отца Рахимкиного, да опомнился: где уж тут разговоры разговаривать, за Рахимкой надо бежать. Он только крикнул девочке: «Спасибо, мы отдадим!» — и дал ходу.
Нагнал мать и с разбегу сунул ей три девочкиных пятака.
Васена прикинула деньги на руке: авось хватит. Ведь не лукошко денег ему подносить.
Они вышли уже на пустырь, обросший сухой колючкой. Посредине пустыря была коновязь, и у перекладины коновязи стояли извозчичьи лошади, забранные в участок городовыми. Чувылкин подвел лошадь Бабая к перекладине и начал привязывать ее в ряд с другими лошадьми, а Ларивошка, не задерживаясь, шагал вместе с Рахимкой на середину пустыря, прямо к желтому двухэтажному дому, где помещался участок.
— Ларивон Иваныч, — сказала, запыхавшись, Васена.
Ларивон обернулся, не выпуская из рук Рахимкиного уха.
Степка забежал сбоку: что будет?
— Ларивон Иваныч, на, возьми. Отпусти мальчишку.
Городовой пересчитал деньги — тридцать пять копеек, — сунул их за обшлаг и потащил Рахимку дальше, прямо к дверям участка.
Васена рванулась за ним.
— Да что же ты? Дадено ведь тебе! Чего ж ты не отпускаешь? Отпусти дите!
Ларивон побагровел, как клоп.
— Дадено, говоришь, подлюга? Дадено? Ты докажешь? Свидетели есть? Протокол сейчас на тебя за эти слова, протокол! Чувылкин, в участок ее! — И стал вытаскивать из-за обшлага какую-то книжечку с орлом на обложке.
Васена увидела орла на книжке, схватила Степку за руку и бросилась бежать.
Но Чувылкин, уже привязавший лошадь, живо поймал Васену за рукав и так рванул, что чуть с рукой не выдрал.
— За что! За что в участок? Караул! Выручайте! — отбиваясь от Чувылкина, диким голосом кричала Васена.
— Караул! Выручайте! — кричал вслед за матерью Степка.
Бабай бегал от Васены к Рахимке, от Рахимки к Васене, прижимал ладони к груди и вопил:
— Ай, Рахимка, ай, бедный моя…
Но никто не выбегал из дворов, никто не заступался за них. Только звякали щеколды калиток, хлопали створки окон: это, боясь попасть в свидетели, люди прятались во дворах и в горницах. А по площади трелью заливались полицейские свистки.
— Выручайте! — кричала в пустую улицу Васена.
Чувылкин покосился на Ларивошкину спину и, нагнувшись к Васене, глухо сказал:
— Не ори, баба, не бунтуй! А то старшой прикажет — бить буду.
Он что-то еще хотел сказать, но заметил, что Ларивошка глядит на него через плечо, и замолчал.
Ларивошка перевел злые глаза на Васену.
— Ты долго будешь шуметь, подлюга? Долго будешь народ булгачить, спрашиваю?
И кивнул Чувылкину:
— По закону!
Чувылкин подтолкнул Васену коленом и весело гаркнул:
— Есть по закону!
Глава V. В тюгулевке
Вот он, участок. Открытое со всех четырех сторон желтое каменное здание.
У ворот — черно-белая полосатая будка. В окнах за пыльными стеклами двойных рам чернеют квадратные решетки тюгулевок[10]. Наверху, на крутой крыше, невысокая косая каланча. Там, на железном загнутом прутке, уныло свисают на крышу пять черных деревянных шаров. Это — пять частей города. Если загорится где дом или сарай, пожарный вздернет шар кверху, и все знают, в какой стороне горит.
По скрипучим половицам каланчи кружит босой пожарный в тиковых подштанниках и в медной каске.
Пожарный первый со своей вышки увидел кучку людей. Он остановился, свесил через перильца голову в медной каске и крикнул вниз:
— Эй, Ларивон Иваныч, ай воров-карманщиков приволок? Тащи их, тащи, в рот им лягушки! Такие вот вьюноши летось у меня шлею карабчили[11]. Слышь, Иваныч, всыпь им там, чтоб до новых веников помнили!
Ларивошка, не поднимая головы на пожарного, забормотал вслух:
— К чему приставлен — за тем и смотри. Бочки у вас, у чертей, рассохлись, кишки в дырьях. Дочиста сгоришь с вами, с чертями!
На ступеньках участка Ларивошка приостановился, выстроил Васену, Бабая, Степку, Рахимку в ряд. Скомандовал: «Ма-арш!» — и открыл узкую, скрипучую дверь.