— Благослови, бог наш, милуяй и питаяй нас от юности нашей, даяй пищу всякой плоти, — отчеканивая по-солдатски, точно рапорт отдавал, молился старик, крепко сжав в одной руке ключи, а другой размашисто крестясь.
затянул вдруг в своем углу конопатчик. И, так же вдруг оборвав песню, сказал как ни в чем не бывало Минеичу:
— Это я назло тебе, мздоиматель, — не суйся к богу!
Ключник задумчиво задержал на лбу три пальца и, скосив злые глаза на конопатчика, зашипел, будто где-то на каленое железо плюнули:
— Мало тебя вчера лупцевали? Ужо добавку получишь.
И опять зарапортовал, кротко глядя в правый угол:
— Господу нашему Иисусу Христу поклоняемся со святым духом во веки аминь..
Сзади снова раздался топот подкованных сапог. С того конца коридора, от дверей, шел городовой, но не Ларивошка и не Чувылкин, а какой-то другой, похожий на пристанского грузчика, остриженный в кружало и в красной рубахе, заправленной в форменные штаны с кантиками. Еще не доходя до железного стола, городовой позвал ключника:
— Эй, Минеич! Где у тебя воры со Вшивки? В пятой, что ли? Открой.
— А посадить кого? — спросил ключник, докрещиваясь мелкими крестиками.
— Тех, что Ларивон Иваныч привел.
У Степки заколотилось сердце. Он посмотрел на мать, на Бабая, на Рахимку. Васена стояла сцепив на груди пальцы и низко-низко опустив голову. Бабай, согнувшись, держался трясущейся рукой за край стола, а Рахимка — тот был белый как бумага, совсем потерянный. «Пропали, — подумал Степка, переводя глаза с Рахимки на мать, с матери на Бабая, — пропали, не уйти нам отсюда».
— А этого идола куда? — спросил ключник у городового и кивнул в угол на конопатчика.
— С этим еще подождать надо, мы еще с ним покалякаем.
— Шебаршит он больно много, — проворчал ключник.
Городовой повернулся к узлам:
— Эй, голубь сизокрылый, где ты там?
Конопатчик не сразу отозвался.
— Это ты шебаршишь тут? — спросил городовой, шагнув в угол.
— Я. А это ты меня давеча раскровянил?
— Не отказываюсь, я.
— Ладно. Скоро все наружу выйдет. За все рассчитаемся.
— Это кто же с кем же?
— Да хоть я с тобой.
Городовой тряхнул волосами, шагнул в угол и изо всей силы огрел конопатчика по уху. Так огрел, что даже под сводами отдалось.
— Получи! И вам то же будет, — сказал городовой, показывая кулак Васене и Бабаю.
— У-у-у, анафемы! — завопил конопатчик. Он поднял кверху свои узластые кулаки, потряс ими, но сейчас же ткнулся лицом к себе в колени.
Минеич зашипел на Степку:
— Не таращь глаз, дьяволенок, там тебя не касается. Понял?
Шаркая по полу подошвами сапог, он зашагал вдоль камер, остановился около пятой с краю и, гремя засовом, открыл дверь.
Из камеры, толкая друг друга, высыпали в коридор шестеро татар. Это и были воры со Вшивки. Первым выскочил тот молодой татарин, который давеча грозил Бабаю кулаком. Он ухарски подмигнул Бабаю, пробежал двумя пальцами правой руки по ладони левой и заржал по-лошадиному:
— И-го-го!
Бабай закачался из стороны в сторону и, со страхом глядя вслед вору, прошептал:
— Показывает, как мой новый алаша к ему пойдет..
Минеич, выпустив воров, вернулся.
— Черти серые! Встать по форме!
Степка понял: сейчас в тюгулевку. Он вцепился обеими руками в мать. Но она отвела его руки.
— Не вертись, хуже будет, — шепнула она Степке.
Ключник вынул из кармана мел, повернул Бабая к себе спиной и размашисто написал у него на бешмете большую цифру 1.
Потом подошел к Васене и написал у нее на спине цифру 2. У Степки написал 3, у Рахимки — 4. Когда все были перемечены, ключник оглядел всех своими тусклыми оловянными глазами и прохрипел:
— Первый, второй, третий, четвертый, марш в камеру!
И в распахнутую дверь камеры один за другим вошли четыре номера: Бабай первым, за ним Васена, за ними — Степка и Рахимка.
Вот она, тюгулевка, куда городовые народ сажают. Ни нар, ни стола, ни скамьи, только потолок, узенькое окошечко за решеткой, голые стены, пол, застланный грязной соломой, да параша в углу.
Степка как вошел, так и закрутил носом. Ух, воняет! Всем воняет: парашей, плесенью, водочным перегаром.
Он сел на пол, обвел глазами камеру от стены до стены, растопырил пальцы и сказал вслух:
— А что же мы тут будем делать?
Ему никто не ответил. Только позади зашуршала солома, — это Бабай плюхнулся на пол. Сел, подвернул под себя ноги и заскулил: