— Давай! Начинай!
И пошло, завертелось.
Степка бегал от станка к станку, кипятил олифу, заметал стружку, вертел точило, а в голове у него прыгало: «Получка! Получка! Сегодня получка!» И сколько же это ему придется получить? Да отдаст ли еще Оболдуй? Не обманет ли? За двенадцать дней по гривеннику — рубль двадцать. Да за вечера особо. За вечера рассчитывают, как за полдня. Значит, еще шесть гривен. Значит, всего — рубль восемьдесят. Вон ведь какие деньги! Ой, отдаст ли еще Оболдуй? Да нет, не может того быть, чтоб не отдал. А вдруг он еще не знает, что зашевелились? И вот ведь никто, кроме Размазни, не молился, а зашевелились…
Раза два Степка подбегал к своему полушубку, вывертывал карманы — нет ли дырок? Нет, целы. И обедать не обедал в этот день. В обед надел полушубок, вышел на улицу. До самого звонка ходил по Облупе, засунув руки в карманы полушубка. И ему казалось, что все глядят на него и каждый думает о нем: «Вот настоящий мастер ходит, который жалованье получает».
Часам, должно быть, уж к четырем из конторки вылез Оболдуй. Под мышкой он держал толстую книгу. Он остановился на пороге конторки, отыскивая кого-то глазами.
«Не меня ли, не нас ли?» — подумал Степка и подбежал к мастеру. И верно, мальчиков искал мастер.
— Приходится вас в табели записывать, — сказал Оболдуй. — Молились не молились, а заработали получку — зашевелились пальчики у рабы божьей Авдотьи.
Очень хорошо поговорил. Теперь уж нечего сомневаться, теперь отдаст.
Когда уже сумерки перешли в ночь и на дворе стало совсем черно, Оболдуй выволок, наконец, из конторки складные перила, раскинул их против дверей, за перилами поставил стол, на стол положил счеты и ту самую толстую книгу, в которую вписал ребят.
И все ожили. И ребята, и взрослые. Наконец-то! Получка!
Токари сбросили ремни со шкивов и всей гурьбой пошли к станку старшего Ульянкина — подсчитывать, кому сколько причитается. Сурьмин хмурился. Парфеныч покряхтывал. Какая это получка — гроши! А Шамохин и Федос радовались: «ужо чекалдыкнем!»
Зазвенел колокол. Только брякнул — и в механическую повалили кузнецы, молотобойцы, литейщики. И вот уже с кованым сундучком под мышкой прошагал через толпу сам хозяин. Он отстранял от сундучка рабочих и покрикивал:
— Не касайся! Отойди! — и, поставив сундучок на стол, сел в кресло, пододвинутое ему Оболдуем.
Все, опережая друг друга, двинулись к перильцам. Каждому хотелось поскорей получить получку — и кому в кабак, кому в лавку, кому в баню.
Но Оболдуй, встав за перилами, крикнул:
— Не все сразу. По очереди. Порядка не знаете? По очереди. Сначала токари подходи — пять человек.
Хозяин отомкнул замок и поднял крышку сундука.
«Раз токари, — подумал Степка, — значит, и я с ними». И полез вперед.
Степка пробрался к перилам и, скосив глаза, заглянул в раскрытый сундучок. В сундучке пачками лежали желтые рублевки, зеленые трешницы, красные десятишницы.
«Вот так денжищ!» — удивлялся Степка.
А хозяин вытянул из желтой пачки две бумажки, из красной — одну и первому протянул деньги Парфенычу:
— Тебе, Михеев, двенадцать. На, получи. Следующий!
И следующий — токарь Сурьмин — придвинулся ближе к перильцам. Но Парфеныч не уходил. Он посмотрел на хозяина, потом на бумажки в растопыренной ладони, потом опять на хозяина и спросил:
— А почему двенадцать, хозяин? Тринадцать мне полагается.
— Ну, тринадцать. А рубль за икону удерживаю — вот и тринадцать. Ну, раскумекал, наконец? Проходи!
Но Парфеныч и тут не ушел. Он поднял руку с зажатыми в ладони деньгами и, покрывая шум, завопил на всю мастерскую:
— Ребятушки, жилит! Рублевку недодает. На своего Николу задерживает.
И сразу шум стих. Слышно было только в тишине, как мастер щелкает косточками.
Первый на крик Парфеныча кинулся слесарь Магаюмов.
— Как это рублевку? — крикнул он из задних рядов. — За что про что? На основании какой статьи законов?
Слесари в кожаных фартуках, стоявшие на очереди к получке, тоже зашумели:
— По какому закону? Что это еще за рублевки? Отдай заработанное!
Хозяин поднял руку, чтобы что-то сказать, но Магаюмов, не сбавляя голоса, все так же громко выкрикнул:
— Незаконно высчитывает. Управу на него найдем.
Хозяин поискал глазами Магаюмова и поманил его пальцем:
— Ах, это вы, барон Магаюмов? Подойдите, ваша светлость!
— Иди, иди, — послышались голоса. Кузнецы и молотобойцы, литейщики и слесари, стоявшие впереди, — все раздались на две стороны и дали дорогу Магаюмову. И Магаюмов, набычась, нахлобучив промасленную кепку на волосатую голову, скорым шагом пошел прямо на хозяина, будто собираясь бодать его.