Соллий так и вздрогнул. Наихудшие подозрения его оправдались. "Праматерью Слез" кое-где, в том числе и в Саккареме, называли древнюю Богиню, прародительницу всего живого. Говорили, будто некогда была она Небесной Девой и медленно ехала по небу в телеге, запряженной сивой коровой, направляясь к горизонту. А по земле несся на белом жеребце юный Герой. Там, где сходятся край неба и край земли, сошлись и эти двое, и народились от них сыновья и дочери. Но прежде сыновей, прежде дочерей появились на свете слезы – их пролила Небесная Дева, утратив невинность и вместе с невинностью навсегда потеряв дорогу обратно, на небо…
Редкий человек поминал теперь Прародительницу Слез. Разве что рабы помнили о Ней – порой только одно им и оставалось, что уповать на Ее милосердие…
– Да, – медленно проговорил Соллий, – стало быть, я не ошибся, Салих. Ты обманул брата Гервасия, не так ли? Ты все вызнал: и как Ученики приветствуют друг друга, и как они чтут Близнецов, и почему Они едины, хотя Их – двое! Нетрудно же было тебе обмануть брата Гервасия, да будет благословение Божественных Близнецов его доброму, доверчивому сердцу! Да уж, что тебе стоило произнести "святы Близнецы, чтимые в трех мирах"? Да есть ли для тебя хоть что-то по-настоящему святое!
Салих вскинул глаза. Теперь в них горели безрассудство и отчаяние.
– Да! – вырвалось у него. – Слова дешевы, господин мой! Нет у меня веры в Богов! И ваших Близнецов, из которых один почему-то старше, а другой – младше, я почитаю не больше, чем кого-либо другого! Боги оставили меня. Они всегда оставались слепы и глухи, сколько бы я Их не звал. Не знаю, за что Они от меня отвернулись, но с того самого дня, когда мой отец… – Он замолчал, потому что внезапно у него перехватило горло.
– Мне все равно, – сказал после долгого молчания Салих. – Ни от кого не ждал пощады и у тебя просить не стану. Думал вырваться из Самоцветных Гор… любой ценой. Ложь, если подумать, – невеликая плата за свободу. Если, господин, ты, конечно, дашь мне после этого свободу.
– Любой ценой, – повторил Соллий, чувствуя, как немеют у него от гнева губы. – Да знаешь ли ты, богохульник, какова эта цена! Ведь мы могли спасти не тебя, безбожника, а истинно верующего, нашего подлинного, не притворного брата! Человека, который искренне и от души служил бы Близнецам и учился у Них свету! А ты своим грязным обманом вынудил нас потратить на тебя то, что было собрано с таким трудом, ценой таких лишений!
– Ну-ну, – молвил Салих с кривой улыбкой. – Давай, святоша, поплачь. Пожалей о добром деле. Спас безбожника и богохульника, ублюдка, проданного родным отцом. А сколько новых рабов смогут купить на ваши деньги смотрители рудника?
– Нисколько, – хмуро отозвался Соллий. – Мы платили им не деньгами.
– Наркотики, – сразу догадался Соллий. – Ай да Ученики! Ай да целители человеческих душ! Сердобольные ханжи…
Он отвернулся. И без того сказано было уже слишком много.
Брат Гервасий был наставником Соллия. Оба считали себя Учениками Младшего из Божественных Братьев – того, кто милует ослушников, целит увечных, жалеет черствых, возвращает самоуважение падшим. Но глядя на молодого своего сотоварища, все чаще и чаще задумывался брат Гервасий: а не ошибся ли Соллий в призвании? Не лучше ли ему, пока не наворотил бед, взять иной послуг и обратиться душою к Старшему, искореняющему Зло мечом и словом?
Вот и сейчас. Напустился на этого несчастного, озлобленного саккаремца. Небось, в догматах экзаменовать бедолагу надумал. Так ведь не из Духовной же Академии парень – почитай, из самого ада его выхватили… Ну, может быть, верует как-нибуь неправильно. Путается кое в чем. Невелика беда. Придет в себя, поразмыслит, с Учениками поговорит, если будет охота – и разберется. Во всем разберется. Нужно только дать ему время. Брат Гервасий верил, что время целит любые раны.
А Соллий – вон, от праведного гнева уже бледен. Вот-вот огонь из ноздрей у него извергнется.
Брат Гервасий осторожно взял его за руку.
– Да что случилось, брат? ты сам не свой!
– Обманщик, – тяжело дыша, выговорил Соллий. – Вон он… обманщик. Солгал… Воспользовался…
– Не спеши, не спеши, – принялся уговаривать Соллия брат Гервасий. – Кто знает, может быть, сам того не ведя, этот несчастный сказал нам правду. Желая солгать – не солгал. Глядишь, и он обратится на путь истины. Позволь ему ближе узнать Учеников, узреть свет Божественных Братьев.
Во взгляде Соллия читалась мука.
– Я никогда, – прошептал он еле слышно, – никогда, слышишь, брат? Я никогда не смогу простить ему этого!
Салих смотрел в сторону. Молчал. Словно страшная тяжесть сдавила ему грудь, не давала дух перевести. Он видел, что Соллий уже вынес ему приговор, и приговор этот прост: вернуть лжеца в Самоцветные Горы – чтоб иным неповадно было! – и обменять его на любого из истинно верующих. Вот, стало быть, каково оно – милосердие блаженных Братьев…
Но брат Гервасий не торопился ни с выводами, ни с окончательным решением.
– Давай-ка лучше остановимся да передохнем, – предложил он спокойно, словно ничего и не случилось. – Нашим братьям не помешало бы несколько часов провести в полном покое. Путь до Дома Близнецов неблизок, а сил у них еще маловато. И помоги мне с этим вьюком – кажется, там у нас с тобою запасены соленые хлебцы?
– Нам нечего бояться, – в который раз уже повторял брат Гервасий. – Степняки не станут нападать на жрецов и тех, кто отдан под покровительство Богов.
– Варвары, – пробормотал Соллий, качая головой. Он не мог побороть недоверия к кочевникам Вечной Степи. Слишком часто их действия казались ему непредсказуемыми, а поведение выглядело подчас и вовсе необъяснимым.
– Может быть, они и варвары, – все тем же миролюбивым тоном согласился брат Гервасий. – Однако не забывай: они все же люди. Как ты и я.
– Люди… Да только такие ли, как мы с тобой?
– Помилуй, брат, – усмехнулся старший из Учеников, – даже мы с тобой разнимся, хоть и в одном Доме живем, под одной кровлей преклоняем голову. Что же говорить об ином народе…
Соллий устыдился своих страхов, едва увидел, что степной всадник – и впрямь девушка, почти подросток, пусть даже вооруженная грозным луком, но совершенно одна.
Отбросив за спину длинные тонкие косички и хмуря черные брови на плоском смуглом лице, она молча закружила на коне вокруг лагеря – явно в подражание воинам своего народа.
Брат Гервасий выступил вперед и, сложив на животе руки – крупные, с узловатыми пальцами, привычными к любой работе, – терпеливо ждал.
Гостья не спешила заводить беседу. Она даже и не скрывала, что высматривает: не припрятано ли в караване оружие, нет ли верховых лошадей и кто таковы здешние люди – не разбойники ли, не купцы ли.
– Что ей нужно? – осведомился Соллий, поглядывая на девочку с нескрываемой неприязнью. – Маленькая дикарка…
– Тише, тише, – проговорил брат Гервасий. – Жди, пока она заговорит. Может быть, ее и вправду направило к нам ее племя. Только какое? Знать бы, кто нынче кочует в предгорьях…
Тем временем Алаха повернула меринка и степенным шагом приблизилась наконец к Ученикам.
– Мир вам, достопочтенные, – произнесла она с преувеличенной важностью и медленно склонила голову.
– И тебе мир, достойная дочь достойной матери, – отозвался брат Гервасий так же величественно.
Лицо Алахи оставалось бесстрастным.
– Благодарю за добрые слова, – молвила она.
Неожиданно Соллий поймал себя на том, что поневоле залюбовался этой юной дикаркой. Как превосходно она держится! Какое глубокое, врожденное достоинство в каждом ее жесте, в каждом движении! Словно не девчонка, заплутавшая в степи, повстречала чужой караван, но сама венценосная шаддаат удостоила подданных посещением.
Брат Гервасий спокойно сказал:
– Мы остановились ради отдыха, столь необходимого усталым ногам пешего странника, а заодно и намеревались подкрепить наши силы скромной трапезой. – Чтобы глядеть в лицо девочке, сидящей на коне, брату Гервасию пришлось задрать голову. Он знал, что люди степи не любят, когда собеседник не смотрит им в глаза. Уставился себе под ноги – значит, о чем-то печалится, а печаль – вещь опасная. Горе – оно что блоха: скакнет с человека на человека и закусает до смерти. А если в сторону взгляд отвел – и того хуже: значит, замышляет недоброе.