Конвойные толкали измученных пленников прикладами в спину, выводили их за ворота. Потом, перейдя улицу, свернули влево, к поповскому дому, остановились там, о чем-то поговорили с Кадилиным и погнали арестованных дальше, к мрачному частоколу Горяиновского кладбища.
Из-за угла поповского дома неожиданно выскочила всполошенная фигура Юшки-юродивого. Настигла конвойных. Юшка гневно махал лохмотьями рукавов и что-то кричал.
— А этому еще чего надо? На рожон лезет, — осудил Максим.
— Безрассудный он и есть безрассудный, — отозвалась стоявшая рядом Анфиса Ивановна.
Из глубины Майорова провала в прозрачную синеву августовского неба суматошно взвивались стрижи. Неугомонно свиристя, они сбивались в стаи, резво набирали высоту и издали казались похожими на множество каких-то причудливых, изогнутых в виде серпа книжных знаков. Стрижи проделывали над степью замысловатые виражи, обгоняли друг друга, сталкивались и разлетались, чертили по воздуху острыми, длинными крыльями, словно каждый из них торопился оставить в вышине свою летучую роспись. Помельтешив в голубом просторе, бойкие птицы опускались все ниже и ниже. Припадали к земле. Беспокойным комариным облаком вились над рыжими полями и черными квадратами гумен, над плетневыми крестьянскими овинами, где сушились соломенные снопы, пряно пахнущие хлебом, над белопенным разливом цветущей гречихи и побуревшими под солнцем, наполненными трескотней кузнечиков косогорами, над зелеными в алую крапинку садами околиц, откуда веяло прохладой и ароматным настоем спелых яблок, над высокой отавой заливных лугов и мшистыми, мягкими, как ковер, лесными опушками. Облетев окрестность, стрижиные стаи возвращались в родимый овраг, глинистые кручи которого были густо испещрены черными гнездами, и сразу же испуганно, с писком шарахались обратно, взмывали в солнечную высь.
— Отвыкли стрижата от человека, забодай их коза, — посмотрел вслед улетающим птицам Кирька Майоров. — Даже меня, стало быть, не признают. Давненько не встречались. Оттого и пугаются.
Вместе с калягинским сынком Степкой он рыл яму под раскидистой ветлой, в зеленой гуще тала. Рядом, на траве, навалом лежали винтовки. Их привезла сюда Дуня. Оставлять винтовки в прежнем тайнике, на чердаке отцовского дома, было опасно. Через Юшку-странника, который во время встречи кулаков с Кадилиным прятался за кустом в заиргизной роще, Дуня узнала, что Аким Вечерин задумал нагрянуть в дом Калягиных с обыском. А еще ей стало известно, что не сегодня завтра белогвардейцы придут сюда и что Гришка Заякин уже успел снабдить их списком, где значились сорок семь бедняцких семей, приговоренных к смерти. И Дуня приняла решение: винтовки перепрятать в Майоров провал, а семьи комбедовских активистов сегодня же ночью эвакуировать в приволжский лес, чтобы ни один бандит не смог их там отыскать.
Заняться подготовкой к отправке людей в безопасное место Дуня поручила Акулине Быстрой, а сама с Кирькой Майоровым и братом Степкой взялась перетаскивать винтовки с чердака в возок с сеном. Чтобы не вызвать кулацких подозрений, своих помощников Дуня отправила к оврагу пешком. Приехала к ним на возу попозже. Выгрузила оружие и возвратилась в комбед.
Прежде чем уложить винтовки в яму, Кирька завернул их в брезент. Получился увесистый узел. Они со Степкой кое-как подняли его, опустили на дно выемки, засыпали землей и укрыли травой. Даже опытный глаз не смог бы приметить здесь, в дебрях кустарника, тайный склад оружия.
— Стало быть, не зазря мною овраг на берегу проделан — в пользу революции служит! — радовался как ребенок Кирька. — Как сейчас помню день тот дождливый. Закинул, стало быть, я свой кнут за плечо и гоню стадо в Обливную. И вдруг…
Степке Калягину давно знакома овражная история — слышал ее и от самого Кирьки и от отца. Дослушал до конца и на этот раз — зачем обижать пастуха, пусть себе говорит, коли хочется.
Свой рассказ Кирька закончил словами:
— Вот попы внушают — от бога, мол, все на земле происходит. Не верю я. Богу-то, може, было бы угодно в каком-либо другом месте землю продырявить, а я, стало быть, захотел вот здесь. И ничего он со мной поделать не мог. Бессилен. Восставший мужик ему, всевышнему, кулаком грозит, фигу кажет, а он даже громом небесным разразиться не в состоянии. Спрятался за облака и ни фига не видит. А ежели наших земных дел не различает, так какой же он после этого бог? Да никакой! Выдуманный.
— Я у святого отца Егория кусок сала стащил, — доверительно признался Степка. — Съел и не подавился. Ежели бы был бог, то сало в горле застряло бы…
— А я тебе, стало быть, о чем толкую? О том же самом!
Кирька забрал удочку, прислоненную к дереву, отдал ее Степке. Они вместе спустились по низине к реке. Вода у берега спокойная, теплая, покрыта зеленой пленкой застоявшейся ряски. Кувшинки там и тут белели на поверхности. Над ними беспечно летали, радужно сверкая крылышками, кокетливые стрекозы. Из дальней заводи выпорхнула утиная стая и, шурша крыльями, пронеслась над речкой. Сделала широкий круг над оврагом и опустилась в камыши. Кирька вспугнул уток, когда стал пробираться к иве на берегу. Он облюбовал место в тени ветвей, листья которых серебристыми слезинками свисали над водой.
— Сиди, стало быть, здесь, — сказал пастух Степке. — Меньше на поплавок, больше по сторонам глазей. Узришь что-либо подозрительное — немедля в комбед! А в сумерках, когда бедняцкие семьи в укрытие спровадим, и я к твоей удочке присоединюсь. Вместе будем ночь коротать, лещей ловить и общинные ружья сторожить! А пока, мотри у меня, чтоб духу чужого и близко не было!
Возвратившись в село, Кирька Майоров отыскал Дуняшу во дворе отцовской избы. У крыльца стояла длинногривая Рыжуха, запряженная в телегу. Пелагея с Татьянкой вынесли из дома огромный узел с постелью, корзину, наполненную посудой, деревянными ложками и разной провизией. Дуняша аккуратно уложила все это на соломенную подстилку в телеге, потом сходила на топлюжку за котелком, подвесила его к задку повозки, между колесами. Кирька посоветовал прихватить еще косу и топор — в лесу и это снаряжение может сгодиться.
— И тебе, Дуняша, в селе оставаться опасно. Поезжай с нами, — советовала Пелагея дочери. — Не ровен час — бандиты прискачут…
— За меня не тревожься, маманя. Утром с детишками буду у вас. А до тех пор мы с Кирькой должны решить кое-какие комбедовские дела К тому ж Архип из Николаевска звонил — вот-вот прибудет. Зайдет муженек в избу, а там пусто. Мало ли что может подумать. Я уж подожду его.
— Поступай, доченька, как знаешь. Только особливо не задерживайся. Утром ждать тебя будем. Хорошо бы, конечно, вместе с Архипом…
Татьянка заперла на замок сени, уселась рядом с матерью в телегу. Кирька открыл ворота, и они выехали на улицу.
Под покровом ночи двигались по селу, поскрипывая колесами, подводы, груженные домашними пожитками. На узлах сидели молчаливые, насупленные, как сычи, детишки, беспомощные старухи. Держась за грядки телег, понуро брели старики, путались в длинных юбках перепуганные женщины. То в одном, то в другом конце возникала широкая фигура Акулины Быстрой. Она шагала размашисто, по-мужски и, подходя к повозкам, отдавала немногословные распоряжения, кому куда ехать. Обоз был расчленен на две группы. Одна группа спустилась по откосу улицы Слободы в луга Ерика и двинулась дальше через плотину к приволжским лесам, в глухую, непролазную чащобу, с давних лет носившую название Старики. Другая же поехала по дороге, которая вела мимо сельского кладбища, к Воронцовскому мосту через речку Верхний Казат, и, пройдя вдоль зеленого строя гривастых вязов, за которыми пряталась Широкая поляна, поднималась на взгорье, обросшее густым лесом.
Попрощавшись с обозниками, Дуня с Кирькой Майоровым возвратились в избу, где уже крепким сном спали на полу дети. Стали прикидывать, кому из крестьян можно будет доверить оружие в случае, если банда нападет на село.
Колокол на пожарной вышке пробил три раза. Кирька заволновался, ухватился за кепку: