— Ты, Прохор, свои законы не диктуй, — ответил мастер. — Хозяину виднее, кому сколько платить надобно. А ежели ему работа не по нраву, пусть сматывается — скатертью дорога! Другого на его место подыщем. От желающих отбоя нет. Сам знаешь, сколько безработных по улицам слоняется… Оштрафую непременно! Чтобы другим неповадно было.
— Только попробуй! — Дядя Прохор сжал кулаки. — Парнишку в обиду не дам!
Рабочие поддержали дядю Прохора, стали кричать на мастера. Кто-то даже предложил немедленно к заводчику с жалобой отправиться. Мастер побоялся, как бы митинг не возник, и не стал дальше спорить.
— Так и быть, со штрафом повременю. Но случись в другой раз что-то подобное — Архипку вышвырну с завода как щенка!
В субботнюю получку Архип впервые завернул в один из кабаков, что густо гнездились вокруг завода. Встретил там приятелей и загулял с ними. Слушал сиповатый хрип граммофона, хмельное пение посетителей, и на душе час от часу делалось легче. В пьяном угаре забылись и упреки мастера, и тяготы окаянной заводской жизни.
В полночь, когда в кармане Архипа не осталось и гроша, возле кабацкой стойки неожиданно появился дядя Прохор. Запорожские усы его свисали угрюмо, глаза смотрели укоризненно. Он отстранил от Архипа стакан с водкой, буркнул кратко:
— По всему городу разыскиваю его. А он вон где душу отводит… Веселое местечко нашел, что и говорить…
Ни в эту ночь, когда они вдвоем брели по пустынной улице к дому, ни на следующее утро, когда Архип, проснувшись, мучился не столько от страшной головной боли, сколько от сознания своей вины за бессмысленно растраченную получку, дядя Прохор с ним не разговаривал. Молча шли они на завод и молча обратно. Так продолжалось целую неделю. И лишь в воскресенье, вернувшись откуда-то с новенькой гармошкой под мышкой, дядя Прохор нарушил обет молчания. Протянул гармонику Архипу и сказал:
— Прими в подарок. Будешь обучаться музыке. Это полезнее, чем шляться по кабакам.
Кто бы мог подумать, что угрюмый молчун дядя Прохор в детстве был баянистом, знал множество песен и даже разбирался в нотах! По вечерам они вдвоем пели песни, которых Архип прежде никогда не слышал. Одна из них — на мотив популярной «Дубинушки», но с иными словами — особенно полюбилась ему. Дядя Прохор затягивал ее чаще других:
Шли слова отчаянные и грозные. Их нельзя было петь в полсилы, сдержанно. И они в два голоса с грозной удалью запевали:
Припев заполнялся сокрушающей гулкой силой, как обвальное эхо в горах.
— Откуда такая песня? — спрашивал Архип.
— Из народа, — отвечал дядя Прохор. — Рабочая песня. Ее поют те, кто на горбу своем царский груз волочит. А обучил меня этой песне, кто бы ты думал? Книжный торговец! У него в лавке, сказывают, книжки редкие хранятся. Хочешь, Архипка, я и тебя с ним познакомлю?
Букинист-азербайджанец жил на соседней улице, в угловом доме. Когда дядя Прохор с Архипом заглянули к нему, в лавке никого не было. Старый букинист вынул из-под прилавка тоненькую книжицу в зеленоватой обложке, сказал шепотом:
— Запретная. В Женеве печатана. Жандарм увидит — башка долой. Прятать надо…
Маленькая брошюрка свободно уместилась в кармане пиджака дяди Прохора. Когда пришли домой, он выложил ее на стол перед Архипом, указал на обложку:
— Видишь, написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» И прежде мне попадались книжки с таким лозунгом. Революционная, значит. Автор ее — Ленин, главный в стране революционер. Он завсегда за нашего рабочего брата заступается…
Вечером Архип зажег лампу на кухне и стал читать. Книга захватила его. Откровенно, сурово и смело рассказывала она, отчего плохо живется в России рабочему человеку, отчего бедствует крестьянин, голодный и разоренный, и как от этой нужды избавиться. Книга звала трудовой люд города и деревни под знамена Российской рабочей партии, звала на бой с самодержавием за свободу и счастье всех, кто трудится. Когда Архип, взволнованный прочитанным, нетерпеливо перелистывал страницы, то в шелесте их ему слышались живые голоса рабочих и сам он готов был вместе с ними гневно бросить в лицо царизму: «Довольно уже гнули спины мы, миллионы рабочего народа! Довольно мы работали на богачей, оставаясь сами нищими! Довольно позволяли себя грабить! Мы хотим соединиться в союзы, соединить всех рабочих в один большой рабочий союз (рабочую партию) и сообща добиваться лучшей жизни. Мы хотим добиться нового, лучшего устройства общества: в этом новом, лучшем обществе не должно быть ни богатых, ни бедных, все должны принимать участие в работе. Не кучка богатеев, а все трудящиеся должны пользоваться плодами общей работы».
До самого рассвета просидел Архип на кухне над книгой, которая учила его, как надо жить и бороться. Ничего подобного Архип не слышал, не читал прежде. Он и не представлял, что есть на свете такие книжки, бесстрашно открывающие рабочему человеку глаза на правду. Видимо, не зря букинист назвал брошюрку запретной и советовал подальше упрятать ее. Да и сам автор, революционер Ленин, описывая произвол самодержавия, которое запрещает трудовому народу сходки устраивать, свободно выражать свои мысли на митингах и в печати, признавался читателю, что свою книжку он вынужден печатать втайне от царских властей и что «всякого, у кого эту книжку найдут, пойдут по судам да по тюрьмам таскать».
— Неужто и вправду за одну книжку заарестовать могут? — спросил Архип дядю Прохора.
— А ты как думал! Эта книжка хоть и тонюсенькая, а для царя она пострашнее бомбы. У Ленина есть еще другие книги. Тоже опасные. Дай срок — прочтешь и их, — ответил дядя Прохор. — Книжки читай да глубже в жизнь вникай. Умом и сердцем. Кумекай, что к чему…
Вечером он позвал мальчика в компанию своих дружков за город.
— Только ты о том, Архипка, ни гугу! — предупредил дядя Прохор. — И гармошку с собой прихвати. Пусть думают, что на гулянку идем…
И там, в темном подвале, впервые увидел Архип людей, называвших себя революционерами, услышал, о чем говорят и спорят они. Было что-то до удивительного схожее в их речах с тем, что ночью прочел он в книге Ленина. Они говорили о братстве рабочих и доказывали, что только сплоченной борьбой пролетариат сможет добиться свободы, хорошей, умной и справедливой жизни. Далеко не все слова, сказанные ими, понимал Архип, но смысл речей улавливал точно и радовался случаю, который свел его с революционерами, без страха, со светлой верой смотревшими в завтрашний день.
Всякий раз, когда дядя Прохор по вечерам собирался на сходку, Архип просил и его взять с собой. Старик не отказывал. Случалось, устав от споров, рабочие в подвале просили Архипа сыграть что-нибудь на гармошке и тихо пели под его музыку революционные песни.
Архип и дядя Прохор нередко возвращались с запретными брошюрками за пазухой, с листовками, которые надо было разбросать по цехам. И однажды жандармы схватили дядю Прохора с прокламациями в заводской проходной и увели в тюрьму. Товарищи по марксистскому кружку посоветовали Архипу скрыться из города, чтобы избежать ареста.
А куда поедешь? В других городах — ни родных, ни знакомых.
И тут вспомнил Архип, что где-то на Саратовщине, в селе Большой Красный Яр, живет родной дядя, Ефим Иванович Поляков. Архип с отцом как-то летом гостили у него. Было это давно, и Архип никак не мог вспомнить, какой он, этот дядя? Но долго думать да гадать времени не оставалось. Он сгреб в узел свои пожитки и покинул город.
Дядя приезду незваного племянника не очень-то обрадовался. Оглядывая Архипа, он грузно стоял под окном своего шатрового, с резными наличниками и ставнями дома. Пушистая темная борода его подергивалась в ухмылке, а длинные стрелки усов переламывались по краям губ и свисали вниз сосульками.