– Товарищ младший лейтенант, наши ото-шли!
Мамаев отыскал глазами Селиванова, крикнул сквозь шум боя:
– Сержант! Уходим! Уводи людей к машинам! Быстро!
Селиванов кинул гранату в набегающих немцев, отстреливаясь, побежал к полуторкам, увлекая за собой остатки отделения.
Когда Вострецов перемахнул через борт грузовика, Селиванов осмотрелся, спросил:
– Гришка, где Филимонов?
Вострецов отвел взгляд.
– Убит. Никитин тоже. Гордиенко и ефрейтор Глуховских ранены, во второй машине.
К водителю подбежал Мамаев:
– Поехали! Скорей!
Грузовик зарычал, сорвался с места, под свист пуль и разрывы снарядов помчался прочь от поселка…
Командир роты Хитров встретил разведчиков вопросом:
– Потери есть?
Мамаев кивнул на Селиванова:
– У него двое убитых, у меня трое. Раненых четверо.
– Раненых оставляйте в машинах, остальные на правый фланг.
– Что у вас?
– У нас хреново. Перестреливаемся с фрицами. Поначалу чуть их из поселка не вышибли, только этих паразитов многовато оказалось, в контратаку пошли с танками. Пришлось занятые позиции оставить. Многих потеряли. Младшего лейтенанта Козловского в ноги ранило, позицию покидать отказался, а когда немцы атаковали, он отступить не смог, отстреливался, пока патроны были, потом немцев поближе подпустил и себя вместе с ними гранатой…
Мамаев снял фуражку.
– Хороший парень был. Веселый. Вечная ему память!
Селиванов скрипнул зубами. Хитров поправил портупею:
– Отступить придется. Немцы того гляди с флангов обойдут. Тогда окружение. Командир батальона Овчинников приказал продержаться до подлета нашей авиации, а уж под ее прикрытием отходить к «Ревдольгану».
Рядом раздался взрыв. Фонтан песка взметнулся к небу, за ним второй, третий.
– Опять полезли, сволочи. Мамаев, выполняйте приказ! – Хитров пригнулся, тяжело побежал к позициям роты…
Глава четвертая
Утром следующего дня батальон капитана Овчинникова окапывался на подступах к совхозу «Ревдольган». Название населенного пункта в переводе с калмыцкого языка означало – революционная волна. Десантники, умело орудуя саперными лопатами, вгрызались в землю, каждый знал: от того, как окопаешься, может зависеть исход боя и срок твоей жизни.
Селиванов выкинул очередную порцию земли из окопа, бросил взгляд направо, потом налево, прикрикнул:
– Вострецов, Передерин, копайте веселей, немец ждать не будет, пока вы окопаетесь! Он, зараза, быстро воюет, тактика у него такая, охватит с двух сторон, зажмет в кольцо и давай долбить, как дятел кору. А в полном окружении без подкрепления, без подвоза боеприпасов, без связи, медикаментов и продовольствия долго не продержишься, немец как комбайном нас здесь враз перемолотит. Так что поднажмите, гвардейцы.
Вострецов перестал копать, спросил:
– Николай, а ты в окружении был?
Селиванов опустил глаза.
– Был, Гриша. Был. Меня в ту пору ранили, но ребята не бросили, сами из окружения вышли и меня вынесли, а потом в тыл отправили. Мы тогда думали, что вскорости погоним врага обратно, а оно вон как вышло. Не получилось малой кровью и на чужой территории, как до войны предполагали. Недооценили, значит, противника наши генералы. Оттого неразбериха и потери большие. Мы, когда отступали, видели наш военный аэродром с десятком разбомбленных на земле самолетов, а в небе «Юнкерсы», «Хейнкели», «Мессершмитты» немецкие, как у себя дома летают, издеваются, крыльями с крестами помахивают, а наших «краснозвездных ястребов» раз-два и обчелся… А еще дома разрушенные видели, деревни сожженные, части наши разбитые, красноармейцев и командиров оборванных, грязных, голодных, а порой и безоружных. Посмотришь на них, а у многих в глазах растерянность, безнадега. Да и мы, – Селиванов взмахнул рукой и, немного помолчав, продолжил, – когда с боем прорывались, а когда как мыши ночью, чтобы, не дай бог, на немца не напороться. На душе паскудно, а куда деваться? И дезертиров хватало. Шли здоровые парни и мужики в гражданской одежде на восток, шкуру свою спасали, а у нас личного состава не хватало. Да и боеприпаса с оружием не густо было. Толпы беженцев с детьми малыми, с пожитками видел. И каждый на тебя с укором глядит. – Селиванов тяжело вздохнул. – Тебе приходилось видеть, как дитя у мертвой матери грудь сосет? А умирающих на обочине дороги брошенных стариков ты видел?