Твоя любящая и почтительная дочь
Лена».
Томми терпеливо ждал, пока не будет окончено письмо, и когда Лена бросила его из окна, она видела, как Томми подобрал его и побежал по крутому склону холма. Не раздеваясь, она потушила свечку и свернулась на матрасе на полу.
В половине одиннадцатого старик Беллингер вышел из дому в одних чулках и прислонился к калитке, покуривая трубку. Он посмотрел на большую дорогу, белую при лунном свете, и почесал щиколотку одной ноги пальцем другой. Уже пора было фредериксбургской почте прогромыхать по дороге.
Старик Беллингер ждал всего несколько минут; скоро он услышал резвый топот копыт пары маленьких черных мулов Фрица, и крытый рессорный фургон остановился у калитки. Огромные очки Фрица сверкнули при лунном свете, и его громовой голос рявкнул приветствие почтмейстеру. Фриц соскочил с фургона и разнуздал мулов, так как у Беллингера им всегда давали овса.
Пока мулы кормились из своих торб, старик Беллингер вынес мешок с почтой и кинул его в фургон.
Фриц Бергман был человеком трех привязанностей, или — для большей точности — четырех, потому что каждый из его пары мулов заслуживал признания его индивидуальности. Эти мулы были главным интересом и радостью его существования. Следующее место в его сердце занимал германский император, а затем Лена Гильдесмюллер.
— Скажите, — спросил Фриц, приготовляясь уезжать, — нет ли в мешке письма для фрау Гильдесмюллер от маленькой Лены из каменоломни? С последней почтой пришло письмо, где она сообщала, что начала прихварывать. Мать ее тревожно ждет известий.
— Да, — сказал старик Беллингер, — здесь есть письмо для миссис Гелтерскелтер, или что-то в этом роде. Томми Райян занес его сюда. Вы говорите, что ее дочка там работает?
— В отеле! — проревел Фриц, подбирая вожжи. — Ей одиннадцать лет, и она не крупнее франкфуртской сосиски. Что за скряга этот Петер Гильдесмюллер! Я когда-нибудь отделаю его дубиной по дурацкой башке. Может быть, Лена сообщает в этом письме, что ей лучше? Ее мама будет рада. Auf wiedersehen[3], херр Беллингер… Вы простудите ноги в ночной сырости.
— Будьте здоровы, Фрицци, — сказал старик Беллингер. — Вам приятно будет ехать в такую прохладную ночь.
Маленькие черные мулы пустились ровной рысью по дороге, причем Фриц по временам выкрикивал им громовым голосом слова ободрения и нежности.
Мулы занимали мысли почтальона, пока он не доехал до большого дубового леса, в восьми милях от Беллингера. Здесь размышления его были прерваны внезапным сверканием и выстрелами из револьверов и таким громким ревом, словно тут очутилось целое племя индейцев. Банда несущихся галопом кентавров окружила почтовый фургон. Один из них нагнулся над передним колесом, нацелился на возницу из револьвера и приказал ему остановиться. Другие схватили Дондера и Блитцена за поводья.
— Donnerwetter![4] — закричал Фриц изо всей силы своего громового голоса: — Was ist das?[5] Руки прочь от этих мулов. Мы почта Соединенных Штатов.
— Ну, живей, немчура, — протянул меланхолический голос. — Разве ты не видишь, что ты попался? Поверни мулов и вылезай из повозки.
Надо отдать справедливость отчаянности Гондо Билля и широкому размаху его предприятий и тут же установить, что задержка фредериксбургской почты не являлась для него плановым подвигом. Подобно тому как лев, преследующий добычу, достойную его доблести, может придавить лапой кролика, случайно подвернувшегося на его пути, так и Гондо Билль и его шайка набросилась на мирный поезд мейнхерра Фрица, собственно, ради спорта.
Настоящая цель их зловещей ночной поездки была закончена. Фриц со своим почтовым мешком и мулами явился приятным отвлечением после тяжелых профессиональных обязанностей. В двадцати милях к юго-востоку стоял поезд с испорченным паровозом, бьющимися в истерике пассажирами и ограбленным почтовым вагоном. Это представляло серьезную работу Гондо Билля и его шайки. Захватив довольно большую добычу кредитками и серебром, грабители делали теперь широкий объезд на запад, через менее населенную область; конечною целью их путешествия было, переправившись вброд через Рио-Гранде, найти прибежище в Мексике.