— Знаю про это. Я прямо на позиции им секретную матчасть уже передал. И прямо здесь с одним представителем только что познакомился. Намекнул он мне, мол пора уже и честь знать… Так как, товарищ майор, отпускаете меня?
— Хрен с тобой, лейтенант, сдай дела любому младшему командиру и лети до хаты. Только зря ты там к своему штурвалу прилип. Слышишь меня?
— Слышу, но не очень понимаю. Вы о чем?
— Ты подумай, может, настоящее-то счастье тебя в пехоте ждет. А?! А я тебя за все хорошее к награде представлю. Глядишь и в ротных скоро будешь. Ну как, Колун, пойдет?
«Опять меня молочными реками и кисельными берегами соблазняют. И опять отказывать нужно. А, между прочим, харьковская-то Баба Соня не наврала мне тогда. И рано я нынче с жизнью прощалась… М-дя-я. О, сколько нам открытий чудных, готовит охрененья дух…»
— Спасибо за приглашение, товарищ майор, но это вряд ли. Всего вам доброго, Алексей Спиридоныч!
— Все равно подам на тебя представление, лейтенант. Хорошо ты у меня воевал. Но раз уж тебе небо милей, то смущать тебя больше не буду. Желаю тебе, чтоб летал долго и всегда с прибытком. Счастливо тебе, пилот!
— Спасибо, товарищ майор. И вам счастливо!
«А ребятам-то я спасибо так и не сказала. Как там Гнатюк с Лесницким, как Максимов и остальные бойцы? Некрасиво это получается. Вместе воевали, а я по-английски куда-то сваливаю. Не по-товарищески это…»
«Бой» длился уже с четверть часа. Но «противник» никак не хотел подставляться под начальственную очередь. Ведомые уже хотя бы по одному разу «поразили» бомбера, а комиссар Вершинин продолжал мазать. Ему было обидно, и немного стыдно этой своей потери квалификации, но сдаться и отступить он никак не мог. Иначе он не чувствовал бы себя вправе наставлять эту молодежь основам партийно-комсомольской мудрости. И вздохнув глубоко, он снова и снова бросался в новую учебную атаку на «неуязвимый» Р-6. Поставленный на его учебно-боевой И-4 вполне современный М-25 теперь позволял разгонять металлический полутораплан до приемлемых трехсот двадцати километров в час. Пластмассово-свинцовые очереди рассекали утро.
Трудности этого учебного боя были вполне закономерны, ведь последние три года летал полковой комиссар крайне редко. Комиссарская доля ежедённо требовала его неусыпного надзора за чистотой чувств, помыслов и деяний подконтрольной ему «паствы» 23-го истребительного авиаполка. Это было его главной задачей и призванием. Во всей 69-й авиабригаде комиссар Вершинин считался лучшим знатоком человеческих душ. С начала 38-го года когда чистка рядов докатилась и до Киевского военного округа, комиссар постоянно работал на опережение. Чтобы отвратить от своих птенцов разящий удар карающей руки НКВД, он показательно сёк своих же подчиненных сам. Делал он это с выдумкой и артистизмом. Иногда прилюдно, чаще тет-а-тет, а иной раз даже подпольно… Был даже случай, когда пятеро распивших банку спирта техников были им дружно отправлены не на полковую, а на гарнизонную гауптвахту. Там нарушители дисциплины должны были остатками собственной недопитой водки оттирать до белизны всю мебель, заляпанную чернилами комендантской роты и писавших объяснительные подконвойных. В другой раз, за подделки актов списания, комиссаром был памятным для всех казнокрадов способом наказан кладовщик БАО. Списавший себе домой с десяток ящиков тушенки «нэпман» был «с повинной» отправлен пешим порядком в управление НКВД, где честно рассказывал обо всех своих подельниках, и вскрывал все схемы утаивания барышей и их последующей реализации. За это к Ильичу в особняке на улице Парижской Коммуны относились с большим уважением и юмором, называя его «контрразведчиком тылового обеспечения». Случай с Павлом Колуном в коллекции полкового комиссара стал редчайшим исключением из правил. Чуть было не уволенный за пьянство и разврат, обиженный на весь белый свет парнишка, неожиданно стал образцом добропорядочности, да еще и новатором летного дела. Вот этого Ильич долго понять не мог, и последний месяц регулярно ходил мрачным, все у него валилось из рук. В строгий ряд его представлений о разнообразии жизненных коллизий этот случай никак не вписывался. Изменения, произошедшие в бывшем комзвена, смотрелись настолько неестественными, что навевали тягостные мистические раздумья, способствующие вящему интересу политработника к изучению эзотерических текстов. Но долго незамеченным это запойное чтение продолжаться не могло, и в один совсем не прекрасный день, чуть было не уличенный своим же особистом в отпадении от лона марксистско-ленинской парадигмы комиссар, решил навсегда завязать с мистикой. Вселился ли кто-то там в Павла Колуна или нет, Сергей Ильич постановил больше не думать об этом, но при этом строго следить за боевым и политическим духом вверенного ему полка. После той памятной беседы с Петровским, комиссар 23-го авиаполка завел себе «дневник изменения боеспособности». К этому его также подтолкнули канцелярские новации подозреваемого им в несанкционированной реинкарнации старшего лейтенанта. Оценив пользу заполнения введенных Колуном формуляров боевых вылетов, Вершинин взял разлиновал дополнительными графами толстый гроссбух и стал заносить в него всю информацию, влияющую на боевую и моральную готовность вверенной ему авиачасти. Еженедельно он подводил баланс, с удивлением отмечая неторопливое, но неуклонное повышение основных показателей. В то же время, большинство негативных явлений, с которыми сам комиссар долгие годы боролся с переменным успехом, стали плавно сходить на нет. Все говорило, что польза от «одержимости» старлея явно превышает возможный вред для здоровья самого комиссара. И все бы ничего, но спустя некоторое количество времени, Вершинин почувствовал странное… Ему самому вдруг стало казаться, что повышение боеспособности полка теперь меньше зависит от его комиссарских усилий и гораздо больше от частоты и качества учебно-боевых вылетов. Решив досконально разобраться в этом вопросе, пламенный марксист вспомнил молодость, и сел в кабину учебного бронированного истребителя И-4. И тут-то его подозрения получили наглядное подтверждение… Летать как раньше в Гражданскую и в конце 20-х он уже не мог! Его руки, привыкшие ныне к химическому карандашу и шелесту страниц партийно-просветительской литературы, к ужасу комиссара, почти совсем забыли, как вести воздушный бой. И вот сейчас Ильич сидел в кабине И-4, изживая в себе недостатки, в полном соответствии с собственными рекомендациями регулярно выдаваемыми им пилотам полка. Вспоминая свою бурную молодость, он раз за разом пытался лихо зайти в хвост учебно-тренировочному бомбардировщику Р-6… Но не тут-то было! Стрелкú верхней и нижней турелей каждый раз скрещивали пластмассовые трассы на крыльях и капоте когда-то устаревшего, но сейчас модернизированного и слегка бронированного учебного истребителя. А сама мишень нахально выскальзывала из прицела. Вершинин видел свои плачевные летно-боевые результаты, но не сдавался. Он упрямо отрабатывал это упражнение на радость и отдохновение от серых будней военной службы наблюдающему за ним снизу зубоскальному воинству.