Режим у пленных был сравнительно мягким. Начальник охраны им даже достал набор посуды для чайных церемоний и снабдил каким-то не то китайским, не то монгольским чаем. Пленные втянулись в ритм и, чтобы скоротать время, даже иногда между собой устраивали тотализатор на очередные результаты боев. Призами становились выступления проигравших в честь победителя. Охрана не запрещала им читать стихи и петь песни, и пилоты пользовались этим. И еще капитан устроил со своими товарищами по плену собственную школу воздушного боя. За время нахождения в учебном центре, удалось узнать несколько новых воздушных приемов. Коммунисты тоже изучали японские приемы боя, и теперь большинство схваток шли, в основном, на равных. Шли дни. Вскоре куда-то исчез русский партнер капитана по изучению боевых искусств. Норматива на десять условных побед подряд пока не добился ни один японский пилот, хотя общий баланс побед и был в их пользу.
Ускользающая цель порой расстраивала. Вот и сейчас настроение пилотов постепенно ухудшалось. Но в этот день Конда снова подошел к капитану, и на этот раз просто молча, передал ему клочок упаковочного картона, красноречиво кивнув на только что привезенные бочки с водой. На сером обрывке были выдавлены карандашом знакомые хоть и немного неправильные иероглифы. Смысл их был прост – «Готовьтесь. Уже скоро. Все ли согласны идти?»
— Что вы думаете об этом, лейтенант?
— Не знаю, господин капитан. Возможно это провокация. Я бы не доверял этому монголу.
— Как бы то ни было, мы все должны быть готовы. Если погибнем, то этим мы также выполним свой долг перед императором. Но для начала нам нужно придумать какое-нибудь оружие.
— Тогда я предлагаю сегодня провести тщательную уборку нашего барака.
— Отличная идея, лейтенант! Сообщите об этом всем и договоритесь с охраной.
— Слушаюсь, господин капитан. Напишем ему ответ?
— Я напишу.
На следующий день в процессе кантования тяжелых бочек в ладонь монгольского солдата перекочевал тот же кусочек картона. На нем была выдавлена гвоздем лишь одна фраза – «Все согласны»…
Павла положила «Гейшу» на крыло, и заложила широкий вираж, с тревогой всматриваясь в раскинувшуюся внизу картину. По расположению затемненных ориентиров, это был тот самый родной аэродром отдельной эскадрильи. Вот только происходящее вокруг него действо, Павле совсем не нравилось. Толстые жгуты счетверенных пулеметных трасс поливали огнем окружающие авиабазу сопки. Судя по всему, зенитные расчеты сейчас отбивали атаку каких-то наземных вражеских сил, не различимых с высоты в уже спустившихся на землю сумерках. В ответ из мешанины косых теней беспорядочно вспыхивали огоньки выстрелов и редкие пулеметные очереди. Вот снова с севера в сторону аэродрома понеслась оранжевая нитка трассирующих пуль, чтобы через десяток секунд заткнуться от шквала ответного огня.
«Вот это, блин, комиссия по встрече! Прямо целый бразильский карнавал тут устроили. Только мне в него окунаться что-то совсем даже не хочется. Наверное, просто не компанейский я человек. М-да. И что же мне теперь делать? Штурмовать с воздуха эти невидимые цели, рискуя получить в хвост очередь родных «максимовских» пуль? Эгкх. Я, конечно, безбашенная тетка, ну или дядька… Но вот до такой глупости пока еще не успела дойти. И вообще, наверняка скоро наши ночники прилетят. А, значит, валить нам с «путаной» отсюда нужно и поскорейча. Пока какой-нибудь «ясный сокол» меня на свой личный счет радостно повизгивая, не записал… Как там, в главной «опиумной книге» сказано – «Время геройствовать и время по углам ныкаться». Или это я сама сейчас придумала? Гм. Но идея-то правильная, пойду-ка я на соседнюю площадку сунусь. Глядишь, если с бреющего сходу садиться, может, и не успеют меня трехлинейными гостинцами накормить. Не зря же я в Саках посадку с любого ракурса отрабатывала? А у капитана Огиты наверняка для меня пиалка чая найдется…»