Нечаев остановился, как будто ждал возражения или сочувствия, но Шурочка молчала, и в темноте он не мог видеть выражения ее лица.
-- Вадим Петрович! -- растерянно проговорила она. -- Неужели вы это серьезно... не шутите?
-- Да, да, -- заговорил он, -- серьезно, совершенно серьезно... Вот чего я еще не могу понять, как это можно во что-нибудь верить, чего-нибудь добиваться? Во имя чего?.. Ведь ничего нет? Мы неподвижны и живем только представлениями. Ведь это же обидно, бессмысленно. И еще бессмысленнее воображать себя не одинокими, искать сочувствия в людях, в природе... Ждать ответа в каком-нибудь шелесте трав или стрекотанье кузнечиков? Самих себя обманывать и тешить! А сколько смятенных душ, одурманенных печалью, рвется к этому наглому, бездушному небу, ищет в нем правды! Ах, как это ничтожно, мелко! И как этого до сих пор не понять, что природа холодна, бесконечно холодна и к нашим радостям, и к страданиям. И нам не раскрыть ее тайны. А между тем вся разгадка в том, чтобы слиться с этим воздухом, с этим светом, с волнами морей! И я не знаю, если и там ничего не будет, значит, ничего и не нужно, и вся правда в забвении. Слышите, Шурочка...
Нечаев пытался шутить. Он видел, что Шурочке не понять его, что она, потупив голову, идет рядом и тоже взволнована, хочет что-то сказать и не может. В конце аллеи луна осветила ее лицо, и Нечаев заметил, что оно потемнело и что на нем выступила краска. И он почувствовал, что у нее есть что-то свое, совсем другое, что ее томит какое-то желание. Он уже был близок к догадке.
-- Вадим Петрович! -- томно сказала она и протянула к нему руки. -- Вадим, я не могу этого слушать. Вы заблуждаетесь. Ну, я не знаю, что это? Эгоизм, болезнь, усталость? Вадим Петрович! Вернитесь к жизни -- она зовет вас... Вадим!
Ее глаза молили.
-- Господи!.. Ему все равно.
Она закрыла лицо руками и быстро пошла из аллеи в степь. Нечаев как бы спохватился, догнал ее, дружески обнял за плечи, заглянул в лицо...
-- Шурочка! -- нежно и спокойно заговорил Нечаев. -- Будем откровенны, будем откровенны... Вы меня любите. Посмотрите мне в глаза, не стыдитесь -- меня нельзя стыдиться, я не судья вам: я -- не живой человек... Но, Шурочка, вы не должны меня любить, я не способен оценить вашего чувства...
-- Что же мне делать? -- прошептала она, не поднимая головы.
-- Забудьте меня, думайте, что я умер.
-- Я не могу забыть! Не говорите, не говорите... У меня столько воспоминаний. Вы наполняли мою жизнь с тех пор, как я себя помню. Конечно, я люблю вас...
Она выпрямилась и вдруг обвила его шею. Она лежала у него на груди, рыдала и смеялась как безумная, блистала глазами... Пуховый платок скатился с ее плеч на землю. Нечаев высвободился из ее рук, чтобы поднять его.
-- Шурочка, -- взволнованно и быстро заговорил он, -- успокойтесь, успокойтесь. Вы будете счастливы не раз. Вы женщина, вы полны экстаза, чувства. Вы будете всегда в тумане. Шурочка, вы ошиблись во мне. Я жалкий, ничтожный человек. Отчего я не люблю вас? Отчего я не могу любить? О, как я вам завидую, как я вам завидую, как я страдаю! Я больше вас страдаю. Ваша душа полна надежд и требований, а я... ничего не чувствую, ничего! У меня нет желаний, нет привязанностей...
Нечаев медленно, как бы бессознательно осмотрелся кругом.
-- Вот я вижу свет... луна... Ваш сад... Вы, Шурочка, смотрите на меня с ужасом. Не бойтесь, я не страшен!.. И я понимаю! -- почти крикнул он. -- Да, да! Воздух томен, полон неги и страсти! И вы хотите любви, поцелуев, объятий, клятв!. Ну, вот я. Нате, берите меня, любите, целуйте!..
Он бросился к ней и остановился.
-- Шурочка, -- пробормотал он, -- нет, не то...
В его голосе жалобной нотой зазвучали слезы, но он видимо сдержал себя, провел рукою по волосам и сказал тихим, упавшим голосом:
-- Простите!
Они стояли рядом, безмолвные, мертвенно-бледные, залитые волшебным светом. Серебристые эфирные, голубые и желтоватые полосы, смутные и прозрачные туманы хороводами кружились вдали, у горизонта. Полынь, обрызганная росою, сверкала острым блеском, издавала горький и свежий запах. Крутом что-то неслышно притаилось, что-то манило и звало... Цепи волшебные, не тяжелые, сковали степь. Она не спала, она выжидала чего-то, как будто тихонько смеялась, смеялась над ним, над Нечаевым. И он на мгновение испугался, ему почудилось, что он умирает, и ему стало жалко жизни. А Шурочка смотрела вдаль, и ей слышались в неуловимых звуках чьи-то слезы, чья-то тяжкая жалоба, тоска любви. О, как ей хотелось жить, насладиться ответной страстью, умереть от восторга!
----------------------------------------------------
Впервые: журнал "Ежемесячные сочинения", 1901, No 12.