В госпиталь медсестра возвращалась с подушкой кислорода. Кто он такой? Привезли его в одном нательном белье. Ни документов, ни сведений. Сегодня утром, когда Таня меняла пузырь со льдом, больной, не открывая глаз, вдруг произнес: «Постараюсь найти», — и снова забормотал непонятное.
Августовский вечер спускался на Уральск. Где-то вдали, оповещая гарнизон о вечерней заре, играла сигнальная труба. За каменным забором прогрохотала по булыжной мостовой повозка, и Таня поспешно закрыла окно. «Покой, полный покой», — вспомнились наставления доктора.
Третий день принес новое: больной начал шевелить пальцами, а в бормотании сестра сумела разобрать несколько имен: Иван Иванович, Гришин, Костя. На четвертый день утром неизвестный впервые открыл глаза, и Тане показалось, что в них можно прочесть осмысленное любопытство — где я?
— Молодец, Таня! Еще немного, и можешь считать, что ты его выходила, — сказал на обходе врач — Но не успокаивайся, — он еще очень труден.
Таня не думала успокаиваться: напротив, она еще отчаяннее, еще самоотверженнее боролась за жизнь неизвестного.
Так длилось еще четыре дня, а на пятый неизвестное стало известным. Лежавший спросил:
— Где я? Кто вы?
В возможно коротких фразах Таня объяснила и запретила говорить, но через час сама не удержалась:
— А вы кто?
— Щеглов Василий, командир Соболевского эскадрона.
— Пожалуйста, больше ничего не говорите, — вам вредно, — ответила медсестра.
— Сообщите в Соболево! — попросил он.
— Сообщу, сообщу, только ради бога молчите!
Медсестра не обманула, и из Соболева тотчас же примчался начальник штаба укрепучастка. Он побывал в госпитале, расспросил о больном, но увидеть Щеглова не смог, — врачи не разрешили. Не удалось это и Косте Кондрашеву, который, узнав, что командир жив и лежит в госпитале, начал ходить на дню по два, по три раза.
— Чувствует себя хорошо, но беспокоить его нельзя, — неизменно отвечали Косте.
Вскоре в истории болезни заполнились пустовавшие графы. С особенным удовольствием Таня записала: «Холост».
Больной оживал, но ухаживать за ним стало не легче: в правом боку появились одуряющие боли. Щеглов стонал, жаловался, приходя в отчаяние, кричал, ругался даже плакал.
Уход за больным! Сколько требуется терпения, сколько незаслуженных оскорблений надо безропотно принять и, незаметно смахнув слезу обиды, продолжать любовно ухаживать, предупреждать желания, но быть притом непреклонной в требованиях! Великий подвиг милосердия!
В конце второй недели Костю пригласили к лечащему врачу.
— Сегодня я разрешаю вам свиданье со Щегловым, — сказал доктор. — Но при условии, что вы не скажете ему ничего такого, что могло бы его взволновать. Нельзя вспоминать и расспрашивать его о том, что с ним случилось, нельзя сообщать ничего неприятного, нельзя… нельзя… Болтайте о пустяках, рассказывайте что-нибудь смешное, и сами будьте веселым, бодрым. Понятно?
Костя обещал доктору вести себя надлежащим образом.
— Здравствуйте, товарищ командир! — робко произнес Кондрашев, входя к больному.
— Костя!!! Очень рад тебе. Садись! Как у нас в Соболеве?
— Все в порядке, хорошо.
— А ты почему в Уральске?
— Я… я тут на курсах обучаюсь.
— На каких курсах?
— Обучаюсь… учусь то есть.
— Чему же ты учишься?
— Тактике, топографии, — наспех придумывал Костя.
— А еще?
— Еще… еще…
— Что же, вас только тактике с топографией учат? — начал сердиться Щеглов.
— Еще… законам.
— Каким законам? — не на шутку удивился больной.
— Советским, нашим. Что можно делать, а что нельзя.
— Гм. И кто же вам их преподает?
— Товарищ Гревский.
— А-а, знаю. Он работает следователем в Реввоентрибунале.
Медсестра, видя, что посетитель ведет себя согласно инструкции, вышла из палаты.
— Устю видел?
— Нет.
— Почему?
— Я же давно из Соболева.
— Дай ей знать, что я тут. Как думаешь, приедет она сюда, когда узнает?
— Едва ли.
— Почему едва ли? — дрогнувшим голосом спросил Щеглов, а у Кости сердце упало, в душе он яростно выругал себя за обмолвку и поспешил исправиться.
— Это я глупость сказал. Обязательно приедет.
— Нет, ты объясни, почему, по-твоему, она не приедет! — настаивал Щеглов.
Тут, к счастью, снова появилась сестра.
— Товарищ Кондрашев, вам пора уходить.
— Пусть посидит еще немножко.
— Нельзя. Лучше в другой раз, иначе вы утомитесь, и вам будет хуже.