Сапожковцев не привлекала прикаспийская глухомань. Они решили пробиваться на юго-запад к Новоузенску и с этой целью бросили конницу навстречу подходившим красным частям. Удар, не дрогнув, принял 1-й Коммунистический батальон, и атака сапожковцев захлебнулась. Конные полки откатились назад к своей пехоте, на которую наседал подошедший 204-й татарский полк. Завязалась перестрелка. К месту боя подходили другие красные части, полукольцом охватывали банду, и к трем часам дня исход боя был ясен. Уже трещали тростники под удирающими в панике подводами, цепи смешались и вот-вот побегут, один за другим умолкали бандитские пулеметы, почти не слышно стало батареи. Сапожков, как одержимый, носился то к пехоте, то на батарею, то к спешившимся кавалеристам, кричал, ругался, как будто это могло помочь. Он хорошо понимал, что это поражение сводит на нет вероятность взятия Новоузенска, а не взять Новоузенск значило проиграть кампанию. Сапожков делал все, чтобы спасти положение, но с ужасом убеждался, что он бессилен.
Взвод, в котором была Устя, занимал участок на правом фланге. Дно пересохшего озера образовало впадину, в которой удобно разместились стрелки. Неподалеку в камышах шуршали лошади, переругивались коноводы. Максимыч подозвал Устю:
— От меня не отбивайся! Всыпят нам тут по пятое число.
Устя стреляла наравне с прочими и старалась делать все то, что делали другие.
— Прицел десять! — командовал Максимыч.
Красноармейцы шли изломанной линией и быстро приближались.
— Прицел пять, по русским опять! — подбадривал старый казак своих подчиненных.
Устя видела острые соски шлемов на головах наступающих, движения рук, винтовки, вскинутые к плечу. Если в бою под Чижинским она была равнодушна к противнику, то сейчас ею овладевала злость. Ей хорошо запомнилась скачка под пулями, срезанный ими бузулукский мужик. А сегодняшняя атака? Скольких не досчитаются после нее?
Устя стреляла. Но разве остановишь? Идут и идут, как завороженные!
Из камышей зататакал пулемет. Цепи наступающих остановились и в свою очередь открыли огонь. Над взводом засвистели, зажужжали, зазвенели осы, лопнуло несколько шрапнелей.
— Смотри! Смотри! — Максимыч показывал влево, где по степи суматошно метались люди. Они то сбегались в кучки, то рассыпались по равнине. Заглушая стрельбу, приходило волнами: «Ура-а! А-а-а!»
«Как на кулачках дерутся, стенка на стенку», — подумала Устя.
— В штыки сошлись, — угрюмо молвил Максимыч и с опаской огляделся. — Беги к коноводам и будь там! — приказал он.
— А вы?
— Подожду еще малость.
Устя побежала.
— Пригнись! — крикнул казак ей вслед.
К лошадям Устя прибежала вместе с несколькими казаками. Бывший в коноводах Семен подал ей лошадь.
— Отвоевалась? Максимыч где?
— Велел ждать.
— Что там делается?
Ответить Устя не успела, — длинная пулеметная очередь откуда-то сбоку прошила тростники.
— Ой! О-о! — послышался стон. Один из прибежавших вместе с Устей волчком крутился на земле.
Семен поворачивал коня. Лошадь Максимыча, которую он держал, запутала повод, и Семен, ругаясь, хлестал ее.
Один за другим казаки скрывались в камышах. Выстрелы хлопали со всех сторон. Казалось, вот-вот раздвинутся камыши и появятся островерхие шлемы-буденновки.
— Поняй![31]—крикнул Семен, распутав наконец лошадей.
— Куда?! А Максимыч?
— Самим впору уйти.
— Сенька, стой! Застрелю, как собаку! — Устя вскинула винтовку.
— Да ты что, белены объелась? — поразился Семен, но лошадь придержал.
— Беги до Максимыча и зови!
В этот критический момент Устя почувствовала, что все ее страхи, опасения исчезли, все существо заполнило происходящее, до предела прояснились мысли, появилась огромная вера в свои силы, в собственные возможности.
Когда Семен ушел, она распорядилась:
— Возьмите раненого! Ну! — И пятеро бандитов по ее слову спешились и подошли к лежавшему.
— В живот угодило, все равно помрет, — буркнул один и отвернулся.
— Ой, братцы, тяжко! Предайте смерти! — глухо молил раненый.
На мгновение Устя увидела его посеревшее лицо, безумные глаза, закушенные губы с кровавой пеной.
— Предать смерти! — так же глухо, как раненый, повторила она и указала пальцем на того, который сказал «Все равно помрет»: — Ты!