Устя наблюдала свалку из-за плетня. Затем, выбравшись назад в переулок, она неожиданно наткнулась на красноармейцев. Они появились из-за домов на противоположной стороне и, увидев ее, вскинули винтовки и прицелились. Устя зажмурилась и на мгновение совершенно ясно ощутила, как пули проходят через ее тело. Раздалось три-четыре выстрела, и лошадь под Устей упала. Освободив ноги из стремян, Устя метнулась в ближайший двор. Сзади шум, крики.
— Товарищи, не бегать!
— Биться до последнего!
Голос Семена:
— Руби крупу[33].
Леденящие душу звуки рубки: «Хак-хак-хак!»
— А-а-а!!!
— Ой, братцы! О-ох!
Стреляют: «Пак-пак!»
Стало тихо, и Устя вышла со двора. Откуда-то взялся Семен.
— Чего на рожон полезла? Хорошо, что убили лошадь, а могли бы самоё. Жди меня тут!
Колдун этот Семен! Не успела Устя отдышаться, как он вернулся, ведя в поводу оседланную лошадь.
— Садись!
По улице скакали конные, постукивая колесами, ехали пушки. На площадь сгоняли пленных. На Устю и Семена коршуном налетел командир взвода:
— Где вас черти носили?!
Вместо убитого коня под ним плясал высокий, рыжий жеребец. Он злобно грыз удила. С трензелей хлопьями падала белая пена.
— У нее коня убило, — оправдываясь, Семен показал на Устю.
— Моего тоже убили, а я не валандаюсь… По коням! За мной!
Широкой рысью пробежали село.
— Сенька, вали со станичницей в правый боковой дозор! — приказал взводный.
— Осерчал, вот и налегает на нас, — пояснил Семен, когда разъезд остался сзади.
На пути попалось засеянное пшеницей поле. Тяжелые колосья щелкали по стременам, по сапогам, по ножнам шашек. Пахло спелым зерном, свежей соломой, запахом раскаленного солнцем чернозема.
— Убирать давно пора, — благодушно заметил Семен и, сорвав несколько колосьев, принялся разминать их в ладонях. Воспользовавшись случаем, его лошадь остановилась и начала щипать траву. Устя ничего не ответила, — вызванное боем возбуждение не прошло и требовало разрядки. Состояние всадницы передалось коню, и он нервно перебирал ногами.
— Тпр-ру! Спокойно! Ша… — на полуслове Устя замолкла и привстала на стременах, а в следующий момент, выхватив шашку, поскакала.
— Далеко ль? — окликнул Семен.
Неожиданно из пшеницы, словно заяц с лежки, выскочил красноармеец и опрометью помчался в сторону. Глупый, разве от конного убежишь!
Заслышав близкий конский топот, беглец обернулся, и Устя увидела безусое, мальчишеское лицо с широко открытыми глазами. Чувствуя, что ему не уйти, красноармеец остановился, вскинул винтовку и выстрелил. Горячий воздух пахнул Усте в лицо. Она высоко подняла («Ой, господи, что я делаю!») шашку и с размаху опустила ее на голову красноармейца. Тот упал, но сейчас же вскочил, — слаб удар неопытной руки. Стриженая голова с торчащими ушами замелькала над пшеницей. Устя повернула коня, но бегущего уже настигал Семен. Закрывая голову, красноармеец поднял вылезшие из коротких рукавов гимнастерки тонкие руки. Хрустящий удар. Жалобный тонкий вскрик «мама!».
Семен крутил на месте обезумевшего от крови коня. Трясущейся рукой он никак не мог попасть клинком в ножну. Наконец вложил и сорвал с плеча винтовку. Прицелился в лежащего. Треск выстрела.
— В-всё! — с трудом ворочая пересохшими губами, выдавил он.
У Усти бешено колотилось сердце. Желтая пшеница, пыльная степь, телеграфные столбы, далекая водокачка на станции казались неестественно яркими, резали глаза. Звуки почему-то стали глухими, и первые выстрелы начавшегося левее боя не произвели никакого впечатления.
Сапожковцы овладели Малым Узенем, начали наступление на станцию Малоузенск, Вначале плотные четырехугольники кавалерии двигались без помех, Но вскоре от огня красноармейских пулеметов рассыпались в цепи.
— Впере-од!
— Рысью-у!
— Галопом!
Пылит степь, в воздухе зло посвистывают пули. Бандитская лава рвется к станции.
— Ура-а-а!!!
Все яростнее захлебываются пулеметы, без умолку трещат ружейные выстрелы.