Уральск пролетели за несколько минут. Застоявшиеся кони мчали вихрем.
— П-ади-и!
На самом выезде Щеглова обогнал командир третьего отделения Вороньков.
— А-а-а-а! — донеслось до Щеглова. Гикнув, он погнал следом. Мелькнули и сразу потерялись ласковые огоньки в окнах домов. Ветер бил в левую щеку, снежинки кололи глаза, из-под копыт летели комья плотного снега.
— Э-э-эй!
Скрипит снег под полозьями. На рытвинах сани подпрыгивают и тотчас же плюхаются на дорогу.
— Эй вы, голубчики!
Пластается на скаку тройка, неудержимо мчится в белесую муть вьюжной ночи, вихрятся выползшие на дорогу сугробы. Вскоре серым бесформенным пятном появились впереди базы и постройки хутора, где разместилось третье отделение. Передняя тройка встала. Поравнявшись с нею, Щеглов тоже остановил своих лошадей.
— Заезжай ночевать, — буран разыгрывается, — пригласил к себе Вороньков. — Пельмешками угощу.
— Спасибо! До дома рукой подать.
— К молодой жене торопишься? Смотри, на снеговой перине не заночуй.
— Проскочу. Будь здоров!
— Всего хорошего!
За околицей пришлось поднять воротник тулупа. Крепкий ветер гнал тучи снега, и передняя лошадь все чаще скрывалась в них. Щеглов уже не правил: не только дороги не видно, но трудно понять, где земля, а где небо.
— Гришин!
— Я, — отозвался тот из недр тулупа.
— Спишь?
— Дремлется. — Гришин высунул голову из мохнатого воротника и крякнул: — Разгулялась непогодушка.
— Метет.
Оба замолчали.
Давно полозья не скрипели о накатанный ледок дороги: сугробы завалили путь, и бывалые степные кони бежали, щупая похороненный следок копытом.
— Гришин!
— Аюшки?
— Вроде дымом пахнет?
— По левую руку от нас должен быть Гуменный. Не иначе, как оттуда доносит.
— Значит, сейчас дома бу…
В этот момент сани полетели куда-то вниз.
— Тпр-р-ру! Стой, окаянный! Прими! Ну! — отчаянно ругаясь, Гришин распутывал постромки. Лошади барахтались в снегу, и он ничего не мог сделать. — Дорогу не видишь, нечистый дух! Из-за тебя и свалились с яра! — костерил коновод лошадь, шедшую первой. Сбросив тулуп, Щеглов помогал Гришину.
— Узел не распутаю, будь он неладен! — кряхтел тот.
— Режь ножом!
— Только остается.
В конце концов, коней распрягли и, привязав их к саням, сели отдыхать.
— Ну, а дальше что делать? — спросил Щеглов.
— Дорогу искать. — Гришин поднялся, сделал несколько шагов и куда-то исчез, словно сквозь землю провалился.
— Гришин!
— Тут я, — донеслось из-под снега. — Провалился в водомоину!
— Вода?
— Нет, сухо.
— Помочь?
— Сам вылезу.
— Давай руку!
Через минуту Гришин появился весь залепленный снегом.
— Думал, что в преисподнюю улетел, — сказал он, отряхиваясь. — Ну, и глубоко… Тс-с! Вроде собака тявкает. Так и есть, собака. Это в Гуменном, а мы с вами сидим в Крутом Логу. Точно. Помните, где дорога сворачивает на гатку, а прямо обрыв? Вот этот черт и спустил нас прямиком, — Гришин ткнул кулаком в конский бок. — До Синявского отсюда рукой подать. Вы побудьте тут, а я за народом сбегаю, — выезд раскопаем.
— Не лучше ль ехать обоим верхами?
— Чего вам беспокоиться? Я в момент обернусь.
Подумав, Щеглов согласился:
— Езжай!
Гришин вскарабкался на «нечистого духа» и скрылся за снежной пеленой, а Щеглов, укрывшись тулупами, притулился за грядкой саней.
Дрема туманила голову, но уснуть не давали лошади: дергая сено, они толкали Щеглова мордами. К тому же начал таять набившийся в валенки снег, холодные струйки щекотали потные ноги. Под тулупом Щеглов переобулся и, покончив с этим, выглянул наружу. Метель свирепствовала, не утихая. Рои снежинок бестолково метались по воздуху. Лошади стали беломордыми, белогривыми, похожими на скульптуры из снега. Щеглов вздохнул и снова укрылся тулупом.
«Найдет ли Гришин хутор? Пожалуй, напрасно я его отпустил, — заплутается, замерзнет». Вспомнилась Устя. «Наверное, дожидается. Все же удивительно: живут-живут люди каждый сам по себе, потом случайно встречаются, влюбляются, женятся и недавно чужие становятся роднее родных… В последнее время творится с Устей что-то неладное: то плачет, то чересчур весела, то задумчива… Может быть, ребенок будет, но чего же от меня скрывать? Козочка моя дикая! Надо с ней поговорить… поговорлить… погорить… покорить…».
Щеглов проснулся от пронзительного визга над ухом. Когда визг повторился, то стало понятно, что это не пила визжит, а ржет лошадь. Через минуту послышался оклик: