Утром было построение. Осмотрев, проверив все до последнего ремешка, Щеглов отпустил людей и, вернувшись в канцелярию, неожиданно почувствовал, что делать ему больше нечего. Перебрал в уме, не упустил ли чего, не забыл ли, — нет, все сделано, все в порядке. И тут память подсказала: «Ты не был у Тани Насекиной. Верно», — спохватился Щеглов и направился в госпиталь. Здесь ждало разочарование:
— Медсестра Насекина у нас не служит. Она — в Покровске, — ответили в госпитале.
— Огорченный Щеглов возвратился в эскадрон.
— Товарищ командир, Сумкина надо в госпиталь класть, — доложил Тополев.
— Почему? — удивился Щеглов, — только что на построении он видел Сумкина здоровехоньким.
— Спросите его сами! Сумкин, иди сюда!
— Что с тобой? — спросил Щеглов вошедшего.
Сумкин покраснел, как кумач, и не ответил. Сидевший за столом писарь, пряча ухмылку, уткнулся носом в бумаги.
— Спрашиваю, чем заболел? — повторил Щеглов.
— Тр-триппером.
— Где поймал?
— Т-там… Ездил за сеном на бухарскую сторону, ночевал у вдовы одной…
— Когда это было?
— Недели две тому назад.
— Недели две… Погоди! Так после этого ты домой ездил?
— Да.
— С Павлишкой спал?
Молчание.
— Ну?!
От окрика писарь, как испуганная лошадь, дернул головой.
— Виноват…
— Что же ты наделал?! Ты Павлишку заразил, негодяй! Кобелина паскудный!
Ременная плеть свистнула в воздухе. Щеглов с размаху вытянул Саньку по спине. Тот скорчился, но с места не сошел. Второй, третий удары заставили его попятиться, а затем пробкой вылететь из канцелярии. Вдогонку ему гремела ругань до глубины души разъяренного человека.
Вне себя Щеглов вернулся на квартиру.
— Гришин, самогонки достанешь?
— А я уже припас, товарищ командир. Новый год, как положено, встретим, — понимающе сощурился коновод.
— Сколько?
— Фляжку.
— Мало. Сообрази еще одну!
— Много будет, товарищ командир. Вам вредно.
— Поговори еще! Сказано, достань!
— Разве гости придут? Тогда я в момент, сию минуту то есть — сдался Гришин, уловив в голосе Щеглова непреклонные нотки.
— Подожди! Сначала давай сюда эту фляжку и закуски!
В ту новогоднюю ночь по улицам Уральска шутоломно носился пьяный всадник, за ним, с трудом поспевая, следовал другой. Завидев у ворот дома группу девушек, пьяный направил к ним коня.
— Милые вы мои, хорошие! — заплетающимся языком выговорил он. — Люблю я вас…
Девушки засмеялись.
— Л-люблю и… ненавижу. Шкуры вы, предательницы, обманщицы, — голос пьяного дрогнул. — Разбили мою жизнь… — Всадник упал на шею коня и зарыдал.
— Товарищ командир, не надо. Поедемте на квартиру! Товарищ командир! Боже мой! Вам же вредно, — чуть не плача, уговаривал второй.
— Отстань, Гришин! Отвяжись! Не понимаешь ты меня и никто не понимает. Эх!
Прошло немало времени, давно убежали испуганные девушки, много погасло в окнах веселых огоньков, а пьяный кавалерист, махая руками, продолжал рассуждать и жаловаться.
Шедший серединой улицы патруль, заметив конных, остановился. Один из патрульных направился к воротам.
— Что за люди? — спросил он.
— Командир эскадрона ВНУС[42], а я его коновод.
— Что это с ним?
— Жену потерял.
— А-а!
Патрульный вернулся к своим, пошептался, и все, не оглядываясь, пошли дальше. На городской каланче часы пробили полночь. Наступил Новый год.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БУРАН
Глава первая
ЯНВАРЬ
Морем бескрайним раскинулась заволжская степь. Желто-красное, как прихваченный морозом кленовый лист, опускается к горизонту солнце. От него, переливаясь, как лунный свет на Волге, бежит по снегу светлая, искрящаяся полоса. Курится поземка. По выщербленной подковами узкой дороге идет по два в ряду кавалерия. Колышатся папахи, поблескивают стволы винтовок, скрипит снег под копытами, визжит под полозьями четырех пароконных подвод. От дыхания людей и лошадей над колонной струится пар.
— Командира второго взвода ко мне!
— Командира второго взвода к командиру эскадрона! — покатилось приказание по рядам.
— Высылай, Костя, квартирьеров, в следующей деревне будем ночевать, — распорядился Щеглов.