Верста, вторая, третья… Щеглов нагнал всадника. На бледном лице безумные, округлившиеся от страха, налитые отчаянием глаза. Щеглов хотел ему крикнуть, ободрить, но сзади затрещали выстрелы, и всадник вместе с лошадью остался лежать на дороге. Еще одна лошадь упала впереди Щеглова, боец же проворно вскочил на ноги и, увязая в снегу, побежал без дороги к видневшемуся оврагу.
«Спрятаться хочет, — подумал Щеглов и вдруг узнал красноармейца. — Да это же Гришин!»
— Гриши-ин! — заорал он, но коновод, махнув рукой, продолжал бежать к оврагу.
«Во всяком случае я ему помогу».
«Пак-пак!» От выстрелов Щеглова вакулинцы было замешкались, но тут же бросились вперед.
«Пак-пак!»
Гришин подбегал к оврагу. Щеглов снова погнал коня, и в этот момент чуть не разыгралась трагедия: оглядываясь назад, Щеглов не заметил ехавших впереди саней, а разгоряченный стрельбой и скачкой конь с полного маху прыгнул на них, передними ногами попал между вязками копыльев и засеменил. «Сейчас он упадет и сломает себе ноги!» — холодея от ужаса, подумал Щеглов.
— Стой! Остановись! — крикнул он возчику, но тот продолжал нахлестывать свою лошаденку.
Щеглов направил на него наган.
— Стой, говорю!
Это подействовало: возница натянул вожжи, сани замедлили ход, и гнедой, приподнявшись на дыбы, благополучно освободил ноги. Вовремя: вакулинцы были рядом.
От целого кавдивизиона в Карловку прискакали всего лишь семь человек и три подводы. На одной из них были отобранные в Рахмановке ржавые винтовки и обрезы, на другой — говяжье мясо, на третьей спасся раненый шальной пулей лекпом.
Взвод Кости Кондрашева из-за плетней на краю Рахмановки наблюдал за видневшейся вдали Тарасовкой. В Тарасовке было тихо, и лишь петухи время от времени устраивали перекличку.
«Не придут, спят, поди, без задних ног», — думал Кондрашев о бандитах. На рассвете предположение превратилось в уверенность, — раз ночь прошла спокойно, так и днем нападения не будет. Костя сладко потянулся, предвкушая отдых в теплой избе. Начавшаяся на порубежинской дороге стрельба насторожила его. — «Что за черт! Ведь это у Тополева».
— Чикомасов, быстрее езжай в первый взвод и узнай, что у них там происходит! — приказал Кондрашев.
Посланный ускакал.
— Смотреть за Тарасовкой в оба глаза! Если из Порубежки наступают, то и из Тарасовки надо ждать, — распоряжался взводный.
Тем временем стрельба разгорелась не на шутку. Кондрашев нервничал: Чикомасов не возвращался, и было непонятно, что делалось в селе.
— По коням! Садись! — скомандовал наконец он, решив идти на помощь к Тополеву.
На улицах Рахмановки творилась неразбериха: скакали верховые, бежали пешие, кто, куда — неизвестно. Разозленными осами свистели пули. Они летели вдоль улицы, и Кондрашев повел взвод назад в переулок. Костя успел заметить бежавшего через улицу вороного коня, у ног которого вниз головой болтался человек.
«Тополев! Нога застряла в стремени!»— ахнул Кондрашев. Лошадь быстро пересекла улицу и скрылась за домами.
Пулеметная очередь принудила Кондрашева задами пробираться на Карловскую дорогу. Огородами взвод выбрался на узкую уличку, повернул вправо и… лоб в лоб столкнулся с бандитами. Короткая схватка. Уличку буквально заполнили конские тела. Всадникам — ни повернуться, ни размахнуться. Толкучка. Рубить нельзя, стрелять — тоже. Противники пустили в ход приклады, кулаки. Кондрашев схватился с одним щуплым, тиснул его шею так, что тот захрипел, но тут кто-то ударил взводного сзади по затылку, и Костя, теряя сознание, ухватился за конскую гриву. Вокруг сопели, боролись. Бандитов было в несколько раз больше, и победа осталась за ними. Обезоруженных красноармейцев погнали к центру села. На главной улице к ним присоединили новую группу пленных. Среди них Костя узнал красноармейцев из взвода Тополева и кое-кого из второго эскадрона.
Пленных заставили перейти на другую сторону улицы и остановили. У ворот были привязаны оседланные лошади, а перед ними на снегу насыпана горкой пшеница. Озорная буланая кобыленка, видимо насытившись, била копытом, и ядреные зерна летели во все стороны. Не выдержала у Кондрашева душа хлебороба: