— Ну и ну, — насмешливо покачал седой головой старик. — Вот где твое горе-то горькое… Как ржа на болоте белый снег поедала, так и кручинушка нашего доброго молодца Гурьяшку сокрушала…
— Тебе, дядь Ивашка, все смешки да смешочки, — обидчиво проговорил Гурейка, — а мне вот не особенно до смеха. Что я скажу отцу, как приедет из Монастырского?
— А ежели хочешь, я научу, что сказать отцу.
— Ну?
— А вот и скажи ему, что грек, мол, Фома посылал толмача своего в Азов затем, чтоб упредить пашу азовского: «Паша, мол, паша, казаки донские собираются напасть на Азов…»
— Да это что, дед, — отмахнулся Гурейка. — Это и батя догадывается, что толмач, мол, неспроста плавал в Азов… Но ведь это ж все думки. Нужны доказательства. А то так можно всякую напраслину на человека наговорить.
— Ну, глядите с вашим отцом сами. Вам виднее.
— Что ты делаешь, дядь Ивашка? — спросил Гурьяшка, заметив на крыльце свежие ивовые палки, ножи и другие принадлежности.
— А-а… Это я дудейку делаю. Ты ж знаешь, я на дудке мастак играть. Хошь, и тебе сделаю.
— Мне не надо. Я не умею на ней играть.
Вечером из Монастырского городка прибыл атаман Татаринов.
— Ну что, Гурьяшка, возвернулся из Азова толмач Ассан? — первым долгом спросил он у сына.
— Возвернулся, батя.
— Ну, не проведал, за каким лядом он туда бегал, а?
— Нет, батя, — уныло покачал головой мальчуган. — Все там, на галере, как воды в рот набрали, молчат… Не иначе, батя, как Ассан бегал в Азов упредить пашу.
— Чего упреждать?
— Да вот, что мы норовим на приступ пойти крепости.
— Это ты сам так думаешь али подсказал тебе кто? — усмехнулся атаман.
— Да и сам так думаю, да и дядь Ивашка так же гутарит…
— Опять ты со своим дядей Ивашкой лезешь! — разозлился атаман. — Дядь Ивашка да дядь Ивашка… Что он за дьявол такой?! Только ты о нем и думаешь. Вот я с ним погутарю… Мало ли, что вы с ним думаете. Ты вот мне точно скажи… А то ж ведь и всякий дурак знает, что в христов день бывает праздник. — О чем-то задумавшись, атаман прошелся по горенке. — Да, Гурьян, как хочешь, — остановился он около сына, пристально глядя на него, — хоть пытай-казни посла турского али милуй, а завтра ты должон твердо мне сказать, зачем наведывался толмач Ассан в Азов. Так-то вот.
Что мог в ответ сказать Гурейка! Он лишь тяжко вздохнул и ничего не ответил.
Зарождалось тихое, бодрящее утро. На востоке чистое, без единого облачка, небо заливалось пышной пурпуровой зарей. Багряный, как кровь, шар солнца деловито всплывал из-за распускающейся листвы верб, раскидывая по сонной, курящейся легким паром водной глади реки нежные розовые одеяния.
Гурьяшка уже давно проснулся. Его разбудил многоголосый птичий звон в сирени под окном куреня. Зевая, мальчуган подошел к окну, глянул на посольскую галеру. Она пуста. Видно, и сам посол и все его прислужники еще спят крепким сном. Лишь часовые, закутанные в епанчу[12], расхаживают по палубе.
Как расплавленное серебро, порозовевшее от восходящего солнца, течет в неведомые дали Дон. И, глядя на реку, думает Гурейка, что течет она мимо крепости Азова и там не ведают люди о том, что вот-вот доведется их трупам плескаться в волнах ее.
— Дрыхнут, дьяволы! — сердито выругался он, глянув снова на безмолвную галеру. — Что поделать, надобно ждать.
Он присел к окошку и от нечего делать, чтоб время быстрее проходило, начал составлять песню:
— Как у нас на Дону, — бормотал он, — во Черкасском городу, старики пьют-гуляют, по беседушкам сидят… Ну, а дальше что?.. По бе-седуш-кам си-дят…
Туго ворошились в его голове мысли. Непривычная больно уж работа… Но песню очень хотелось сочинить. Слова никак не приходили на язык. А Гурьяшка старался их обязательно выловить. Он складывал слова. Но все как-то получалось не то, что хотелось сказать в песне. Он даже вспотел от чрезмерных усилий.
Забыв обо всем, он часа два уже как сочинял песню. И у него кое-что получилось.
Ничего как будто, — пропел он и продолжал:
Во! — засмеялся Гурьяшка. — А теперь так:
Да, действительно, составляя песню, Гурьяшка забыл обо всем на свете. Забыл он и о строгом наказе отца, забыл и о галере турецкой, и о после Томе Кантакузене. Все его желания сейчас были направлены на то, чтоб скорее составить песню, такую бы песню, которую, идя на штурм Азова, распевало бы все казачье войско.