— Как муравьи, — хохотал Макарка. — И куда это они так спешат?
Выпал первый пушистый снежок, и по заснеженным улицам столицы со звоном бубенцов, с лихими разбойными присвистами бешено носились тройки, впряженные в сани. Проезжали цугом шестерки с гайдуками, таща за собой колымаги и кибитки.
На городских площадях, у балаганов и ларей, шла бойкая торговля разными заманчивыми товарами.
Гурьян с Макаркой купили в подарок своим женам яркие мониста, серьги, кольца и много других женских забав.
Ряженые скоморохи, забавляя народ, пляшут, кривляются, подпевают, сыпля направо и налево смешные прибаутки.
По утрам и вечерам Москва заполнялась грустным благовестом. Бархатно вызванивали колокола, сзывая православных на богослужение в многочисленные столичные церкви и церквушки. Из разных хором и обветшалых рубленых домишек шел народ в нарядных кафтанах, в атласных шубейках в храмы.
Макарке большое удовольствие доставляло бывать в кабаках, где особенно было людно и шумно. Иногда упрашивал Гурьяна побывать с ним в кабаке, выпить по штофу хмельной браги.
Однажды так вот прогуляли Макарка с Гурьяном вечер в кабаке, возвращались они к себе, в конюший двор, навеселе. Макарка шел впереди, подламываясь в коленях и пошатываясь из стороны в сторону, горланил:
— «Ка-ак у на-ас на До-ону, во Черка-асском го-ороду…»
Один раз он так покачнулся, что ткнулся носом в забор.
— Что за дьявол! — выругался Макарка, останавливаясь в недоумении, раскорячившись посреди улицы. — Что это тут понастроили такие улицы узкие, а?.. Тож мне, Москва называется.
— Ну-ну, пошли, братуня, — подхватил его под руку не менее пьяный Гурьян.
— «Ста-арики пьют, гу-уляют, — снова затянул Макарка, — по беседушкам сидят…»
Навстречу, смеясь, шла группа каких-то людей в иноземной кургузой одежде.
— Вы чего ржете? — спросил у них грозно Макарка, останавливаясь. — Это вы надо мной смеетесь?
Те о — чем-то заговорили между собой на своем языке.
— Говори по-русски, олух! — развернувшись, ударил кулаком по уху иностранца Макарка.
Тот, взвыв от ярости, дал сдачу.
— А-а, немец, ты драться? — вступился за, товарища Гурьян и, в свою очередь, ударил другого иноземца.
Остальные разбежались.
Оказалось, что пострадавшие были из свиты принца Вольдемара.
Об этом случае узнал царь. Он осерчал на казаков и приказал одному из бояр расследовать это дело.
Гурьяна и Макарку посадили в темную избу и заперли под замок за буйство.
— Вот попали так попали, — сокрушался Гурьян. — И все через тебя, Макарка. Что ты за буян такой?
— Ничего, Гурьяшка, все обойдется по-хорошему, — сказал Макарка. — Что, царь-то наш дурак, что ли, чтоб наказывать нас за каких-то паршивых иноземцев?..
— Тише! — шикал на него Гурьян. — Ты договоришься, что на тебя еще за твой подлый язык колодки на ноги набьют.
Через два дня за ними пришел стрелец и повел к боярину.
Их ввели в пустую комнату, в которой стояли лишь один стол и стул.
— Погодьте, шустраки, тут, — добродушно сказал стрелец. — Сейчас придет боярин. Строгий он человек, вот он всыплет вам батогов.
В ответ Гурьян и Макарка лишь вздохнули.
Вскоре в комнату торопливо вошел плечистый, статный боярин в зеленом кафтане.
— Ну, вы, бездельники, — сурово глянул он на казаков. — Что натворили?
Гурьян не сводил радостного взгляда с боярина. Ведь это же был Степан Чириков, тот самый, что пять лет тому назад приезжал в Черкасск за турецким послом Кантакузеном.
— Здравствуй, боярин Чириков! — сказал он.
— Здо-орово, — недоумевающе протянул Чириков, разглядывая статного, нарядного молодого казака. — Знаешь меня?
— Ну, а как же, — осклабился Гурьян, показывая в усмешке свои ровные белые зубы. — Зело знаю.
— Да отколь же ты меня знаешь?
— Да Гурейка ж я! — выпалил юноша. — Помнишь донского войскового атамана Татаринова Михаила Ивановича покойного? Так сын я того атамана. Помнишь, я тебя, боярин, под Азовом от казаков упас, провел, тебя буерачком к бударе твоей? Ты же еще подарил мне тогда перстень с изумрудом. Помнишь? Вот он, показал Гурейка палец, на котором сверкал камень.
— Ах ты, мил человек! — бурно выскочил из-за стола Чириков и полез обниматься с Гурьяном. — Ты ж тогда от верной смерти упас меня…
Они предались воспоминаниям об этом случае. Макарка, разинув рот от изумления, смотрел на них: как же, сам боярин обнимается с Гурейкой.
— Ну как же ты, Гурьян, избил датчан-то из свиты датского принца Вольдемара? — захохотал Чириков. — Сам царь вступился за них…