Мишенька вошёл в прихожую, снял чуйку, оправил костюм и пошёл в приёмную. Мать и дочь сидели рядом на диванчике. Ксения Дмитриевна, полная и пожилая дама, сматывала на клубок нитки, пользуясь руками дочери; Настенька увидела молодого человека и вспыхнула.
— А, это хорошо, что вы нас не забываете, — сказала она ему весело и непринуждённо, как старому знакомому, — а то мы сидим и скучаем; на дворе осень, гулять холодно, просто тоска!
Девушка повернулась к гостю и лёгким движением сбросила с рук нитки.
Они поздоровались.
Ксения Дмитриевна манерно улыбнулась и сделала наивные глаза, как это было принято некогда у них в институте.
— А вы, Михаил Семёнович, всё хорошеете, — сказала она, приторно улыбаясь.
Мишенька покраснел:
— Ах, что вы!
Настенька захлопала в ладоши:
— Мама, посмотри, он покраснел! Ах, как это весело! Он покраснел! А к нам братец Ксенофонт третьего дня из Москвы приехал, — добавила она и внезапно стала скучной, — говорит, целый месяц прогостит у нас. Меня сразу в ежовые рукавицы взял, хохотать много не позволяет, кухаркины сказки слушать не велит, вообще много кой-чего не позволяет; просто скучища! Тоска!
Она ещё что-то хотела добавить, но мать сделала ей какие-то знаки и Настенька замолчала.
Ксения Дмитриевна встала.
— Я пойду к чаю распорядиться. Настя, займи юношу!
Она вышла из комнаты, шурша юбками. Мишенька остался с девушкой с глазу на глаз и закурил папиросу.
— Я об вас ужасти как соскучился, — вдруг выговорил он, робея.
Настенька вспыхнула.
— Я тоже, но только мне о вас скучать не велят.
— Кто не велит?
— Братец Ксенофонт; узнал, что вы у нас почти каждый день бываете, и не велит скучать.
Девушка улыбнулась.
— Впрочем, я проговорилась, мне не велели говорить вам об этом.
Мишенька покраснел.
— Кто не велел?
— Братец Ксенофонт. Знаете что? К нам скоро приедет погостить товарищ Ксенофонта, молодой человек с птичьей фамилией: его зовут Колибри; говорят, он пишет стихи. Ксенофонт показывал мне его карточку и говорит, что это мой жених: но я его не люблю. Он лысый, и мне это не нравится, хотя Ксенофонт говорит, что ему двадцать восемь лет. Ксенофонт, впрочем, говорит, что все культурные люди должны быть лысыми и волосы признак недоразвития.
Настенька засмеялась. Мишенька улыбнулся тоже.
— А знаете, у Ксенофонта тоже начинается лысина, хотя ему всего двадцать шесть лет. Просто срамота, а он гордится! — снова заговорила было Настенька и вдруг сконфуженно примолкла.
За стеной послышался говор, кто-то проговорил:
— Ах, maman я же тебе говорил о Колибри!
— Но, право же, Ксенофонт, он очень милый.
— Все равно, он не пара; ты сама прекрасно знаешь, maman…
Мишеньку точно ударили молотком в лоб. Он откинулся к спинке кресла и побледнел, а девушка густо покраснела, запела что-то вполголоса и затем встала.
— Извините, я сейчас возвращусь.
Настенька исчезла, и за стеною послышалось уже три голоса, но, однако, вскоре всё смолкло. К Мишеньке вышел молодой человек с длинным лошадиным лицом и маленькими баками. Он был в клетчатой паре и на ходу шмыгал ногами. Мишенька встал, сконфузился и сказал:
— Вы, вероятно, братец Настасьи Егоровны будете? А я Михаил Разуваев.
Он неуклюже сунул свою руку. Братец Ксенофонт улыбнулся, показал невероятно длинные зубы, посмотрел на высокие сапоги Мишеньки и подумал:
«Однако же индивид! A maman прочила его в женихи!». Он сел в кресло, положил ногу на ногу, почесал гладко выстриженную голову и спросила.
— Так вы Колупаев?
Мишенька покраснел.
— Разуваев-с!
— Pardon, я ошибся, но это почти одно и то же. Так вы хозяйничаете в имении?
Мишеньку снова будто ударили в лоб. «Да что это они со мной делают?» — подумал он с тоскою и сказал:
— Да, мы хозяйствуем.
— Какое же у вас хозяйство? Интенсивное?
— Чего-с? — переспросил Мишенька.
Обносков снова показал долговязые зубы.
— Может быть, вы не понимаете слово «интенсивный?» — спросил он Мишеньку и сейчас же добавил: — А сколько вы получаете с вашего именья?
— Да тысяч восемь-девять чистых, — отвечал Мишенька, чувствуя на сердце сверлящую боль.
Обносков завистливо посмотрел на него и с раздражением подумал: «Девять тысяч годового дохода, а одевается, как сапожник!»