Я рисовал ради хлеба карикатуры для юмористических журналов и мечтал написать картину, которая заговорила бы о себе. Многие находили, что у меня есть на это данные. А я?
Я много работал и жил отшельником. Так прошло два года, и тут я познакомился с Ниной Сергеевной. Это произвело перелом в моей жизни. Господин доктор, я полюбил Нину Сергеевну.
Я снова встретился с нею в лесу. Мы были знакомы всего два месяца, но я уже любил её. Она часто грезилась мне, прекрасная и непорочная, и куда-то звала меня глазами. Казалось, она обещала показать какую-то неведомую мне страну, где можно безумно любить и без меры наслаждаться. Она грезилась мне и вечером во время работы, и утром на прогулке, и ночью, когда мне не спалось, и я лежал с широко раскрытыми глазами, встревоженный и восприимчивый на всё прекрасное, и думал, думал, думал; а сердце наигрывало в моей груди божественный мелодии.
Мы встретились на небольшой поляне, где цвели ландыши и белые маргаритки и розовые мальвы, встретились и пошли вместе. Был вечер, и солнце уходило за гору, за лиловые скалы, за малиновые рощи, за золотые дворцы, которые понастроили на закате фантазировавшие облака. В лесу было тихо; деревья стояли, не шевелясь; заря рассыпала по их листьям и стволам розовые блики, и они боялись шевельнуться, чтобы не стряхнуть подарок неба. Мотыльки с голубыми и золотыми крыльями перепархивали с цветка на цветок. Птицы не пели, и даже кузнечики не скрипели на своих скрипках. Природа благоговейно созерцала, что совершалось на западе. Солнце уходило за гору помолиться Богу за прожитый день. Оно уже скрылось за выступами скал, и только длинный шлейф его малиновой мантии сверкал на закате.
Солнце, господин доктор, великий первосвященник, и мы живём только его молитвами. Оно умеет молиться горячо и беззаветно, и поэтому-то оно просыпается утром такое весёлое и жизнерадостное.
Я сказал Нине о своей любви к ней. Её глаза весело сверкнули, и она заворковала, как горлица. Она давно знает о моей любви; она прочитала это в моих глазах.
— Там написана целая поэма, — говорила она мне весело, — и когда я прочитала её строки, моё сердце задрожало и шепнуло мне: «Нельзя не любить того, кто так сильно умеет любить!» Я поверила своему сердцу и тоже полюбила тебя.
Нина засияла глазами и улыбнулась.
Она меня любит! Боже мой, это счастье было слишком велико для меня, и меня пугали его исполинские размеры. Я знал, что природа экономна, и, если она решалась отпустить на мою долю такое громадное счастье, значит, она намеревалась вскоре уравновесить его не менее великим страданием.
Господин доктор, я заплакал от счастья, и мне хотелось уйти за гору помолиться вместе с солнцем. Я чувствовал, что сумею молиться так же пламенно, как и оно.
Будьте любезны дать мне ещё стакан воды; я начинаю плакать, но не беспокойтесь. Это отзвуки прошлого, а не самое чувство. Человеческое сердце может повторять ощущения через много лет и с такою же точностью, как фонограф.
Я продолжаю. Мы решили следующее: Нина через два месяца (раньше она не может) переедет от дяди в меблированные комнаты, где поселюсь и я. С дядей ей придётся порвать всякие сношения, так как он не позволит ей сделать этот шаг; у него есть для неё на примете жених, богатый и знатный, его дальний родственник. Несколько месяцев мы проживём в меблированных комнатах, а когда я окончу свою картину и получу за неё деньги, мы справим свадьбу и снимем маленькую квартирку.
Нина уже мечтала, какое она сделает себе подвенечное платье и, как девочка, хлопала в ладошки. Она говорила, куда мы будем ходить, как устроим квартиру, и смеялась и сияла глазами. Она уверяла, что из меня выйдет известный художник, и она будет гордиться мною и любить, любить. Мы разговаривали, пожимали друг другу руки и смеялись, и мечтали без конца.
Между тем в лесу темнело. Малиновые тучи погасли, розовые блики догорели на листьях и стволах деревьев. В воздухе свежело; в кустах волчьей ягоды запел соловей; мотыльки исчезли, и пчелы устроились на ночлег в розовых чашках мальв. На востоке всходил месяц.