Чувак невозмутимо кивнул и очередной вопрос спрашивает:
- А эти, буквой «Г» в валенок засунутые, кто?
- Снусмумрики, блин, кто же еще?
- А, ну да… Точно, блин, снусмумрики. И как я не догадался? Вот бы еще догадаться, что они едят, а еще лучше – что пьют…
- А на кой? – глубокомысленно и вельми содержательно спрашиваю.
- Да я вроде как перед ними проставляться должен…
Я едва сдержался, чтобы из роли невозмутимца не выпасть. Никогда бы не поверил, что в лексиконе лихого астронавта из Далекого Будущего жаргонизмам место найдется. Как и нашенским неписаным обычаям. Да еще и в речах чувака, на англицкой мове привыкшего глаголить. Хотя, кто знает, может, русский язык для его современников как раз архаизм и они им по кинофильмам из нашего времени овладевают?
- Насчет проставы – легко. Хочешь, научу?
- Хочу. Научи.
- Когда они толпой рядом с тобой нарисуются, ты, главное, не забудь щеки по-хомячьи надуть и глаза выпучить. Потом себя кончиками пальцев синхронно по обеим надутым щекам постучи, три раза присядь во второй балетной позиции и жизнерадостно два раза «Ку!» скажи. Снусмумрики очень такое обхождение обожают!
Шашлычок поспел, и мы взяли паузу на его поедание. Я еще пару бутылок «Фанты» заделал. Борис «Фанту» благосклонно принял и ушами зашевелил, мясо пережевывая. Прожевав, спросил, снова удивив меня характерной пародийной интонацией под (в веках незабвенного, выходит?) Семен Семеныча Горбункова:
- Хорошо бы… пива?
- Увы, - соврал я, – пиво моих гитик выше. По малолетству во вкусовых нюансах данного напитка я мало понимаю, и по памяти синтезировать не получится… Да и вообще, забыл, что тебя Весовая ждет? Кстати, если курящий, то бросай сейчас же! Маленьким, но плюсом зачтется!
- Бросаю!!! – моментально покаялся и торжественно поклялся Борис. – Пить, курить … (он еще слово добавил, но я его повторять не буду) и от прочих нехороших излишеств отказываюсь категорически! Тебя, кстати, как зовут?
- Степуангуль… Короче, называй меня просто Степкой, - машинально отвечаю.
А Борис будто не слышал и дуплетом еще один вопрос задает:
- Со мною еще четверо были, с ними что?
Здесь уже без намека на «хи-хи» говорю:
- Извини, но… - и не договариваю.
Только теперь понимаю: невозмутимость Бориса, его якобы юмор и ирония – отнюдь не проявление проснувшегося жизнелюбия и офигевания от того, что он из анабиоза очухался, а совсем наоборот. Словно бы для него все окончательно решено, взвешено (фигли ему мой треп про Весовую?) и все, в моем присутствии и при моем участии происходящее - лишь временная перед Неизбежным отсрочка, для него не имеющая никакого значения.
- У тебя, Степка, крейзифайр, напалм или что-нибудь легковоспламеняющееся и долгогорючее найдется? – известие про гибель товарищей Борис тоже как неизбежное и ожидаемое принял. – Если нет, давай, пока время есть, объясню, сколько жидкости слить, из какого бака в посадочном катере, из которого меня эти… снусмумрики вынули, чтобы хватило…
- На что?
- Чтобы когда я странно изменяться начну и желательно раньше, чем когда из меня серо-желтая дрянь пузырями полезет, и каким бы адекватным я тебе ни казался, ты меня той жидкостью окатил, поджег и проконтролировал, чтобы ничего от меня, кроме пепла, не осталось!
Глава 20
Глава 20. Борис Элагабальский
Ни малейшего намека на образное преувеличение в его словах не прозвучало. И поэтому меня передернуло от его спокойной уверенности, что мне надлежит поступить, как сказано, и альтернативы нет. Тоже отнюдь не образно и без преувеличения оговорюсь: подобной реакции в своем организме я прежде не замечал, а тут будто по нервам электрический заряд пропустили.
Ответил не сразу. Минуты через три:
- Послушайте, дарагой таварисч Борис… э … извините, насчет отчества не в курсе…
- Просто Борис. Ты, малый, на каком депозите лежал? Отчества лет пятьдесят тому из моды вышли. Я вообще на «Борз» привык откликаться…
- А-а… Ну, тогда, стало быть, не «дарагой таварисч», а «мистер»? Несколько обидно, но ожидаемо. Для тех, кто, типа меня, - с депозита… Так вот мистер Борз, допустим, у вас есть основания для столь экстравагантной просьбы. Допустим (и я вполне допускаю), в вашем понимании на одной чаше весов ваша конкретная частная жизнь, а на противоположной – судьба человечества, а то и Мироздания в целом. Но вы о моей тонкой юношеской душевной организации подумали? Каково мне, шестнадцатилетнему отроку, таковое зверство совершать? Какие потом мне, невинному и наивному, который три года назад над Тургеневской «Муму» не просто плакал, а еще и навзрыд всхлипывал, кошмары сниться будут? И вообще я не уверен, что смогу. Вернее, уверен, что не смогу. Из-за тонкой душевной организации!