Я минут пять помолчал, на статуй поглядывая и переваривая полученную информацию. Из них последние три минуты – обдумывая, насколько новыми и неожиданными слова Вруна для меня были, или… Или посредством носатой ухмыляющейся голографической рожи снова сам с собою разговариваю?
Потом комплиментарный книксен в сторону незримых бодиградов сделал:
- На Камагулоне мне гвиры уродинами никогда не казались…
(Внутри будто потроха маслицем помазали и пощекотали ласково – это Неогвирская СБ мне «одобрям-с!» выразила.)
- Так у гвиров-то эволюция в самом начале рывка на сапиенсный уровень развития! Они не виноваты, что им в начало извращенный демиург свой конечный облик положил, и если они по пути добра развиваться будут, обязательно обликом облагородятся! Догадайся с трех раз, почему Младшенький, как любой самодовольный придурок, себя еще и в приукрашенном виде изваять в здешнем монументе велел? И учти: твои прапрапра полмиллиона лет назад еще теми симпатяшками смотрелись: лоб низкий, выпирающие надбровные костные дуги, маленькие колючие и глубоко посаженные глазки, широкий, расплесканный на половину щек нос волосатыми ноздрями наружу, оттопыренная нижняя челюсть с зубами, самый мелкий из которых – с желудь. Но ведь не злодейскими же уродами! Все познается в сравнении, и сравнение гомо сапиенса с гомо эректусом – отнюдь не в пользу последнего, но сие вопрос в большей степени эстетики, а не этики…
- Можешь не продолжать, понял уже... Про то, что у Младшенького обратная эволюция пошла. Деградация то есть.
- Извини, но продолжу. Не деградация – отнюдь! Если бы дело ограничивалось только физическими изменениями. Извращение нравственности заканчивается гораздо хуже, чем несимпатичностью морды лица. А чем именно - ты, если тупо и бездеятельно на статуй таращиться не перестанешь, главного не замечая, рискуешь узнать по полной программе!
- Это ты о… - начал я, после подначки Вруна пытаясь разглядеть чего сразу не увидел… Разглядел, ахнул, дар речи потерял и торопливо пепелац резко на скорости - в сторону. Если бы не бдительные Неогвиры и силовое поле «Навигатора», точно бы в ледяной свод или скалы по периметру бухты со всей дури вмазался.
Что характерно, варежку я не разевал и особой невнимательности во мне не было. Почти сразу, как этого Каменного (пусть и не совсем каменного) Командора увидел, заподозрил в нем неладное. Но заподозренное показалось такой ахинеей, что я оное в сторону отбросил, чтобы самому себе параноиком с манией преследования не показаться.
Выяснилось: не параноик я и зря интуицией пренебрег. Статуй отнюдь не в качестве дизайнерского изыска на окраине пирса выставлен, а чтобы не пущать и отбрасывать гостей непрошеных. Чисто Грибок-Дровосек, у которого мы с Гвирляндой и Кабысдошкой на Камагулоне в конце глетчера у подножия Матушки-горы антенну булыганами снесли.
Пока я у статуя круги наворачивал, с Вруном философствуя, этот монстр возбудился и ожил! Не до такой степени, естественно, чтобы живчиком с пьедестала соскочить – за тысячи в соленой студеной водичке проржавел и коррозией в сочленениях покрылся, да и цепи наверняка кое-где перетерлись или разрушились, но вдруг «ручонками» к «Навигатору» потянулся с явно нехорошим намерением поближе посмотреть, какой в нем Степашка внутри спрятался. А когда я от его недружеских объятий (зарапиденных из-за коррозии) уклонился и чуть не влепился в ледяной свод, статуй вдарил по «Навигатору» убойным силовым лучом. Откуда - я понял лишь после третьего удара. Шаровидные глазья сфокусировал, как человек, которого на медосмотре врач заставляет на кончик носа посмотреть, и между глазьями образовалась скрученная жгутом дуга из ярчайшего света и в борт «Навигатора» - бэмззз! Со «скрипом» глазья поворачивались, а то бы навряд ли получилось от убойного луча убежать-увернуться. И получилось-то лишь три раза из четырех.
Как обычно, силовое охренительное поле спасло. По тому, как пепелац от удара вздрогнул, мощи в луче хватало. А уж как водичка кипятком вокруг «Навигатора» вспенилась…
Несмотря на отсутствие реальной опасности внутри чуда техники, которое, выходит, не зря, тысячекратно перестраховываясь, на берегу Жемчужного озера во всю ивановскую апгрейдил, я от неожиданности едва «Мама!» не закричал. В последний момент вместо «Мама» и не заполошным криком, Вруна, из голографической видимости куда-то потерявшегося, полушепотом окликнул:
- Камагулонис, блин…
Врун снова из сенсорной панели пузырем выдулся: