— Номер телефона есть, — сказал он. — Я вам не помешаю?
— Нет, — сказала я. — Не беспокойтесь, пожалуйста, сидите.
С отсутствующим выражением лица, какое бывает у людей в церкви, он подал мне листок бумаги. Сиэтл, и дальше два номера.
Мистер Дилетт сказал:
— Один служебный, другой домашний.
Суббота — стало быть, он дома. До чего же это просто. Проще простого. Он сам подошел к телефону, я узнала его по голосу.
— Я же говорила, Роберт, что разыщу тебя, — сказала я. — Ты не забыл? Ты ждешь?
Он не проронил ни слова. Резкий хриплый вдох — и он бросил трубку.
— Ах нет, Роберт, это не поможет, — сказала я в молчащий телефон. — Я ведь позвоню еще. А потом еще, и еще, и еще. — Я откинулась на спинку стула и начала смеяться. Смеялась, пока не заломило бока. Смеялась до тех пор, пока не уткнулась лбом в гладкую поверхность телефона и не заплакала. Откуда-то — я смутно сознавала это — приходили люди, склонялись и смотрели на меня, качали головами, отходили на цыпочках, словно на похоронах. Мне теперь было все равно. Я ушла в собственный мир, где все содрогалось, и рушилось, и гремело от рыданий, и его стены сомкнулись вокруг меня.
Какие пестрые цвета, откуда этот калейдоскоп красок? Никогда их столько не было. Это слезы преломляют свет.
Я плакала, пока не сползла со стула на пол. И плакала на полу, свернувшись, как утробный плод, на холодных неподатливых досках.