Потом пошла сказать деду. Его пришлось искать часа два. Абнер Кармайкл завел упряжку мулов под тенистую ниссу отдохнуть. Он был очень стар, и осенняя жара томила его. Уткнув подбородок в колени, он сидел на корточках в забрызганной солнцем тени и тяжело дышал.
Сколько же еще, невольно подумалось Маргарет, сколько еще осталось времени до того дня, когда и ему будет в дом одинокий пора? И некому будет сидеть под этим деревом? И ничего не останется от него, только кучка земли на кладбище — да и та не сказать чтоб большая.
Мы его будем помнить. Недолго, какое-то время, а там подробности отодвинутся в прошлое, и почти все забудется. Потом мы тоже поумираем, и тогда ему наступит конец на веки вечные.
Занятно все-таки: оказывается, нужны два поколения, чтобы прикончить человека… Сперва его самого, потом — память о нем…
И как это так — быть мертвым? Лежать в земле, чтобы у тебя над головой все выше поднимались смертные чаши… Быть тенью среди теней твоего рода, нестись по воздуху сквозь темные сосновые леса, витать меж стволами кипарисов на болоте… А интересно, что все-таки делаешь, когда умрешь, и о чем думаешь.
Она поглядела вниз, на Абнера Кармайкла. Старик сидел с открытыми глазами, но словно не видел ее. Словно наполовину он был уже там…
Она тронула его за плечо. Абнер Кармайкл медленно повернул голову.
— Я пришла сказать, что ухожу. — Он не шевельнулся; Маргарет была не уверена, понял ли он. — Мне надо уходить отсюда.
Он кивнул. Жара рассверлила ему поры, на темной коже бисером выступил пот.
— Если меня случайно кто спросит… — Кому спрашивать? Некому. Никого нет. Разве что… — Если кто придет, спросит — может быть, моя мама, например…
Старые глаза под морщинистыми веками приоткрылись шире, взглянули на нее.
Маргарет не позволила дрогнуть ни единому мускулу на своем лице.
— Тогда скажешь, что Маргарет ушла с Новой церкви. Ушла работать к Хаулендам и возвращаться назад не собирается.
— Здесь тебе делать нечего, — раздельно сказал он. — Тебе в самый раз куда-нибудь податься. — Безучастный голос задребезжал и умолк.
Будь Маргарет поменьше, она, наверно, обняла бы его, поцеловала. Но теперь то время минуло, то время прошло раз и навсегда. Теперь она не девочка, и ей тут больше нечего делать. Поэтому она просто повернулась и пошла размеренным, неторопливым шагом, зная, что впереди еще долгий путь. За ее спиной дед отрывисто проговорил:
— Жарко мне, мочи нет.
Она уже не маленькая. Она взрослая женщина, ей жить по-своему. И она пошла дальше, оставив деда его стариковским немощам и стариковскому оцепенению.
Первое время местность хранила знакомые приметы. Потом начались места, которых она еще не видела. Она все шла ровным шагом, перекладывая на ходу из руки в руку узелок с вещами. Не спеша, но и не останавливаясь. На дорогу она не взяла ничего — на первых порах она даже не вспоминала про еду. Она чувствовала себя легкой, сильной, вольной. Когда стемнело, легла спать в лесочке при дороге, свернулась на палой листве и сосновых иглах, слегка пожимаясь от ночного холода. Наутро властно и настойчиво заявил о себе голод, и Маргарет изжевала несколько сосновых иголок, потом два-три стебля дикой лилии. Один раз она остановилась спросить дорогу у какой-то женщины, кормившей во дворе птицу. Маргарет улыбнулась — куры двигались как-то смешно, вприпрыжку. Чтобы они не разбегались, им перебили лапки.
Женщина, с высоким животом беременной, вежливо отвечала, разглядывая прохожую.
— Я с Новой церкви, — сказала Маргарет и смотрела, как каменеет лицо ее собеседницы. Индейская кровь — дурная кровь, и к тому же люди с Новой церкви всегда держатся на отшибе. Маргарет пошла дальше. Ей было все равно. В конце концов, она лишь затем заговорила, чтобы перемолвиться с кем-нибудь словечком. Она ведь не заблудилась. Надо только идти да идти по дороге, пока не выйдешь к побеленному дому на четвертом бугре от реки.
Дом Маргарет узнала сразу. Она свернула и по неторной, присыпанной гравием тропке стала подниматься напрямик через заросшие сорняками поля. Пока не очутилась на пыльном и безлюдном дворе. Медленно огляделась по сторонам, увидела высокие гривы на севере, речку Провиденс, почти скрытую от взгляда чащей прибрежных деревьев, кособокие амбары, тесную гурьбу сараев на краю выгона. Маргарет обошла вокруг дома, озираясь на каждом шагу. Обнаружила семейство кошек, рыжих с белыми подпалинами. И еще обнаружила дверь на кухню под козырьком заднего крыльца. Не колеблясь, протиснулась за обвисшую, ободранную москитную сетку. Кухня была пуста. Маргарет прошла по темным комнатам нижней половины сколько хватило смелости, сколько можно было пройти, не открывая ни одной закрытой двери, — открывать было боязно, хоть и подмывало любопытство. Потом вернулась на кухню. Немного подождала здесь у большого стола, стоящего посередине. Потом села ждать снаружи на ступеньках заднего крыльца, на самом солнце, припав животом к коленям, чтобы унять резь в желудке. Черная кожа ее потихоньку увлажнялась от послеполуденного зноя.