Гарри Армстронг стер со щеки грязную кляксу и продолжал свое:
— Тебе, Уилл, черт возьми, с такими деньжищами можно не волноваться, но ты подумал, во что твоя идиотская выходка обойдется мне? Что останется от моей практики, когда люди пронюхают, что я лечил черного мальчика? Как ты представляешь?
— Да катись они, — сказал дед.
Они все еще переругивались, когда доехали и вошли в дом. Гарри Армстронг осмотрел Роберта, дал ему кодеина, чтобы помягчело в груди; дал аспирина, чтобы сбить температуру; дал виски, чтобы поддержать силы. Что еще можно сделать, он не очень-то знал и потому оставил у больного Маргарет, а сам вернулся на кухню.
Мы ждали: я, дед и мама.
— Ну я, пожалуй, поехал, — сказал он.
— Садись, поужинай, — сказал дед.
Гарри Армстронг покачал головой.
— Спасибо.
— Ты же дома не успел, — сказал дед.
— Ничего, приеду — поем.
— А я тебе говорю, что ты ночуешь здесь.
Гарри Армстронг вытаращил глаза. У него нашлось бы что сказать, не будь при этом моей матери. В конце концов он просто опустился на стул, со свистящим вздохом.
— И что я тебе сделал, Уилл? — Он повернулся к матери. — Твой отец, Абигейл, просто-напросто угробил меня сегодня.
Она взглянула на отца и ничего не сказала.
— Остаться на всю ночь лечить негритянского ребенка — да какой из моих пациентов это стерпит!
Тонкое лицо матери сделалось твердым и озабоченным.
— Папочка, он прав, — сказала она. — Это наше упущение… Дядя Гарри, ветрянкой заболела моя Абигейл. — Она задумчиво поглядела на меня. — Детка, я вижу, у тебя выступила сыпь. Ложись в постель, а доктор сейчас тебя посмотрит.
Я только рот разинула. Дед хмыкнул.
— Дядя Гарри, — сказала она, — вы остаетесь ночевать, потому что сильно расхворалась ваша маленькая племянница. Тут уж никто не придерется.
— Д-да, — с запинкой сказал Гарри Армстронг.
— Несколько дней — а то и недельку — она у нас побудет в постели.
— Эй-эй, — сказала я.
— Во всяком случае, барышня, посидишь у себя в комнате.
Дед опять хмыкнул.
— Садись, Гарри, поужинай.
— По крайней мере, Маргарет будет очень рада, что вы здесь, — спокойно сказала мать. — Она вся извелась от тревоги за мальчика.
Да, вот такая штука. Мама любила Маргарет. Возможно, потому, что у Маргарет было все, чего не хватало ей самой: рост, сила, физическая выносливость. Возможно, мать была так уверена в незыблемости собственного положения, что не могла воспринимать как угрозу существование черной любовницы своего отца. А возможно, и совсем просто: мать была настоящая дама, а настоящая дама неизменно любезна и участлива к людям…
В тот вечер, пока я еще не легла в постель, Гарри Армстронг все-таки подсел к огню на кухне выпить стаканчик виски, разбавленного водой. И даже роптать перестал. Всю ночь он каждый час наведывался к Роберту, а в промежутках вместе с дедом тянул виски. Наутро Роберту стало получше, так что, может быть, и вправду подействовала какая-то незаметная простому глазу врачебная хитрость.
А я всю неделю просидела в своей комнате, и дед мне приносил любые книжки, какие ни пожелаю; «Робинзона из швейцарского семейства» сменяли «Похищенный» и «Мальчишки Джо». Я проводила время шикарно: читала, глядела, как по оконному стеклу струится дождь. Я никогда не отличалась особым пристрастием к школе.
Так эта история и не получила огласки, хотя знали про нее многие. А когда я по-настоящему заболела ветрянкой, у нас объявили, что это повторный случай кори.
Роберт, пролежав три недели, поднялся и ковылял по дому на нетвердых, дрожащих ногах. Он был такой бледный и худой, что на солнце казалось, будто он просвечивает насквозь.
Наконец он совсем поправился и мог бы вернуться в школу, но было уже поздно — начались летние каникулы. В сентябре он уехал в закрытую школу в Цинциннати. Ему было тогда одиннадцать лет, и больше он ни разу не приезжал домой, во всяком случае до тех пор, пока не стал совсем взрослым. Но это уже особый разговор.
С деньгами в ту пору из-за депрессии приходилось туго, и все же для Роберта у деда всегда находились средства — и на школу, и на лагерь, и на поездки к друзьям. Должно быть, ему это очень дорого обходилось тогда, но он все равно изворачивался, потому что мальчик был его сыном, единственным, какого дала судьба, и потому что так хотела Маргарет.
Маргарет не навещала Роберта никогда, а он никогда не приезжал на Юг. Это тоже она так хотела. Зато дед раз в год — обычно в середине зимы, когда в работе наступало затишье, — садился на поезд и ехал на Север поглядеть, как у сына идут дела. И, разумеется, Роберт писал матери письма — раз в неделю, как полагалось по школьным правилам.