А Джон Толливер — он был тоже особенный. Держался уверенно, и темноволосая голова его была все-таки очень красива.
Мы почти не виделись — успели только в тот раз сходить вместе в «Курятник», и уже наступили рождественские каникулы. А там началась экзаменационная лихорадка, и я про него как будто забыла. Когда он наконец позвонил, на дворе уже стоял февраль.
— Куда пойдем? Хотите на Пирс-Гаррис?
— Нет, — резко сказала я. Потом объяснила: — Я там чуть не утонула в позапрошлом году.
Мы поехали в соседний округ, в кафе, где, по слухам, делали сногсшибательную итальянскую пиццу. Как во всех подобных заведениях близ колледжа, здесь было полным-полно студентов, и музыкальный автомат орал во всю мочь. Нам достался последний свободный кабинет, угловой, возле самой двери на кухню.
— До утра прождешь, пока дадут поужинать, — сказал Джон Толливер.
— Ничего. Зато, когда шумно, как-то уютней.
Музыкальный автомат после минутной передышки захрипел и выдал «Мону Лизу» Кинга Коула.
— Какая прелестная песенка, — сказала я. — Ужасно люблю ее.
— Жаль, не могу вас пригласить потанцевать, — сказал Джон Толливер. — Не пришлось научиться.
— Я небольшая любительница танцев.
— Очень рад.
— Но как вам удалось избежать всеобщей участи? — сказала я. — По-моему, в школу танцев пихают всех поголовно.
Его синие глаза сузились.
— Вы не знаете Государства Толливер.
— Да, — сказала я. — Правда, не знаю.
— Там некому учить танцам. А если б и было кому, учились бы только малыши. В семь лет у тебя уже обязанности по дому.
— Вот оно что, — сказала я. — Понятно.
— Это, видите ли, не округ Уэйд. Хлопок, хлопок и еще раз хлопок. Лесных участков, как у вашего дедушки, там нет.
— Да-да, — мне не хотелось выказать свое невежество. — Лес, по-видимому, очень ценится.
Он расхохотался мне в лицо. А я обнаружила, что это вовсе не обидно, потому что смех был дружеский, свойский.
— А можно мне виски с содовой? — сказала я. — Оно мне правда больше нравится.
Чтобы взять виски, он должен был встать и подойти к бару. Такой здесь был порядок. Потом он вернулся и аккуратно поставил на стол стаканы.
— Я до сих пор не звонил, потому что был связан с другой. Я хотел быть свободен.
— Да? — Я не нашлась, что еще сказать.
— Я никогда не встречаюсь сразу с двумя девушками. Вам кажется, это глупо?
— Нет.
— По будням я каждый день до десяти, до закрытия, работаю в библиотеке, — сказал он. — После этого буду заходить за вами.
И каждый вечер после работы в библиотеке он ждал меня у общежития. Каждый вечер в одно и то же время: ровно в десять минут одиннадцатого. Чаще всего мы ехали куда-нибудь на машине, потом останавливались, слушали радио, болтали. Он был очень стеснен в средствах, а мне платить не разрешал. Вот мы и ездили, каждый вечер на новое место, курили, глядели, как рдеют в темноте банальные огоньки сигарет. Когда в первый раз он поцеловал меня, прощаясь, поцелуй был вежливый, но решительный.
— Все, — сказал он. — Будет на первый раз. Беги.
Он говорил как человек, наметивший себе четкий план действий. И в этом была своя прелесть. Мои знакомые, в большинстве случаев, просто плыли по течению — Джон Толливер был не таков. Он сам распоряжался событиями, он направлял их. До сих пор мной никто никогда не командовал, и оттого мне это страшно нравилось.
Как-то вечером соседка по комнате сказала:
— Кошечка, будь поосторожней, не то, смотри, попадешься.
— О чем ты? — Я была в таком тумане, так счастлива, что не поняла.
Она взяла зеленый пластмассовый футляр, где лежал мой предохранительный колпачок.
— Заглянула, нет ли у тебя в столике лейкопластыря — туфля, подлая, всю пятку стерла до кости, — и вот нашла. — Она помахала футлярчиком у меня под носом. — Очень неосмотрительно.
— А мне не нужно. Я с ним не живу.
Подруга бросила коробочку обратно в ящик и пожала плечами.
— Как знаешь.
— Нет, серьезно. Я собираюсь за него замуж. — До сих пор я не решалась так думать, но когда сказала вслух, то поняла, что это правда.
Он сделал мне предложение через месяц в том же прозаическом, деловом духе.
— Я хочу, чтобы мы поженились, — сказал он. — А ты?
— Да, — сказала я. — Кажется, я тоже.
Деду я решила не писать, не звонить, а лучше съездить домой на короткие пасхальные каникулы.
Выехала на ночь глядя — от счастья и возбуждения мне все равно не спалось. Когда я вошла в дом, дед сидел с Маргарет на кухне, завтракал. Не говоря ни слова, она встала и поставила еще один прибор, для меня.