— Ну-с, — сказал дед, — похоже, на этот раз ты с добрыми вестями.
— Я выхожу замуж.
— Я этого ждал. — Он невозмутимо налил себе чашку кофе из старомодного, в цветочках, кофейника.
— Тебе не интересно знать, за кого?
— Почему, интересно, — сказал он. — Просто я, надо полагать, все равно узнаю рано или поздно.
— За Джона Толливера.
Он все так же неторопливо пил кофе.
Маргарет сказала:
— Завтракать будешь?
— Умираю с голоду.
Дед сказал:
— Выбор подходящий. У них в роду попадаются малопочтенные личности, так ведь и у нас не всяким похвалишься. Начать хотя бы с твоего папаши.
— Джону еще год учиться на юридическом.
— Их семейка не один десяток лет всем в округе заправляет по-своему. Куда ни глянь — одни Толливеры. Такое положение вещей своеобразно влияет на склад характера.
— Не более, чем принадлежность к роду Хаулендов, — сказала я.
Он улыбнулся, повел плечом, словно отмахиваясь от моего наскока.
— Пожалуй, да.
— И во всяком случае, — сказала я, пристыженная, что огрызнулась на него, — Джон не собирается назад.
— Назад?
— В Государство Толливер.
— Видно, тесновато сделалось, не по мерке, — беззлобно сказал дед. — Да ты ешь.
Когда мы позавтракали, он пошел на заднее крыльцо надевать грубые башмаки, в каких всегда ходил работать. Я вышла за ним.
— Вчера чуть было на мокасиновую змею не наступил, — сказал он, берясь за шнурки.
— Джон тебе не нравится.
Он продолжал шнуровать ботинки.
— Я его не знаю.
— Ты же нас сам познакомил.
— Узнал по фамильному сходству, как узнал бы любого из них. Вылитый Толливер.
— И все-таки он тебе не нравится.
— Мне кое-что об их семье известно, чем трудно восхищаться.
— Но ведь то семья, а то — он.
— Да, — сказал дед, — справедливо. Ты в него влюблена?
Я почувствовала, что краснею.
— Я этого не стыжусь. Да, влюблена.
— Кто ж говорит, что ты должна стыдиться.
Он зашнуровал башмаки, по-стариковски распрямил колени и окинул взглядом двор — грязный, как всегда по весне, — коровник и силосные башни, коптильни, службы и огороженные пастбища за ними, и лес за пастбищами.
— Ты, кажется, не рад.
Он стал набивать трубку.
— Внучка, я просто слишком стар для восторгов. Что ни вспомнишь в жизни, все будто бы лишь повторение того же. Вот ты сейчас приносишь мне такую новость. А у меня в памяти другое — как мы с твоей матерью едем в коляске с вокзала, едем вдвоем вот по этой аллее — та же аллея, те же цветы, все то же — и она мне говорит, что полюбила и выходит замуж.
— Джон не такой, как мой отец.
— И еще помню, как сам еду домой сказать родителям, что полюбил и собираюсь жениться. И они тоже как будто не удивлены и не очень рады.
— Но у меня не так, — сказала я. — У меня все иначе.
— Когда тебе будет столько лет, сколько мне, — сказал он, — ты увидишь, что на свете не слишком много особенного, непохожего, необычного. — Он встал. — А я уже такой старый, что помню, как в здешних местах еще и долгоносик не водился… Знаешь, позвони-ка ты тетке Энни. Ей, видно, на роду написано устраивать все свадьбы в моем доме.
— Хорошо, — сказала я.
Он пошел через двор, у него всегда день начинался с беглого осмотра хлевов и скотины. Но не сделал и двух шагов, как обернулся и сказал:
— Роберт получил магистра и поступил работать.
— Я не знала, — сказала я. — Это замечательно. А где?
— В Сан-Франциско, — сказал он. — Нам нужны инженеры.
— Воображаю, как счастлива Маргарет.
Он посмотрел на меня тем уже знакомым мне взглядом, чужим и чуть удивленным, как будто видел впервые. В самый первый раз.
— Очень уместное и вежливое замечание. И думаю, что так оно и есть.
По пути в спальню — теперь мне нестерпимо захотелось спать — я встретила в холле Маргарет, она вынимала из вазы на столе сухие цветы.
— Я только что узнала про Роберта, — сказала я. — Вот здорово.
— Он славный мальчик, — спокойно сказала она.
— Теперь, верно, скоро женится.
— Да, — сказала она. — Теперь женится.
Я пошла спать и, засыпая, думала о том, как постарела Маргарет. Она всегда была высокая и костистая и сейчас оставалась такой же: только раздалась в бедрах, по гладкой черной коже на щеках пролегли складки, появились морщинки у глаз. Да и в волосах проглядывала седина, это давала себя знать ее белая кровь. Я попыталась подсчитать, сколько ей лет — она была примерно одного возраста с моей матерью, значит, далеко за сорок, около пятидесяти, — и, не додумав до конца, я заснула.