Его блестящие синие глаза сузились.
— Ага, стало быть, родственнички впустили-таки змия в райский сад?
— Я хочу знать.
— Малый объем черепа и мозг с булавочную головку… Я цитировал этого, как его… Ну, маньяка-биолога, купленного Советом.
— Да, но ты-то сам что думаешь?
Теперь он сделался серьезен, очень серьезен.
— Я человек дела, — сказал он. — Мне приходится принимать вещи такими, как они есть. По отношению к неграм это подлость, но от того, что я так скажу, не станет лучше ни им, ни мне. — Он взял у меня из рук чашку с дымящимся бульоном и поставил на ночной столик. Вслед за ней по воздуху потянулось благоухание сельдерея. — Тебе вот хочется, чтобы я был рыцарем на белом коне и сражался за справедливость… А кем бы я стал тогда? Политиком не у дел и адвокатом без клиентов, только и всего.
— Но ведь тебе не обязательно сидеть тут.
— Больше мне нигде ничего не добиться, родная, и ты это знаешь. Здесь все корни, здесь поддержат, здесь твоя и моя родня.
Он был прав. Конечно, прав. Обычно он лишь подтрунивал надо мной, но сейчас он не шутил. Он был небрит, затененное щетиной лицо осунулось, щеки ввалились.
— А зачем тебе говорить такие вещи?
— Затем, что это входит в правила игры. — Редко случалось, чтобы он разговаривал со мной так серьезно. В эти мгновения я увидела его таким, каков он был: уравновешенным, трезвым, расчетливым. — Таково кредо, и хоть мне оно не по вкусу, я умею с ним мириться. Я не хуже любого другого, а кое в чем, может быть, и получше.
Он взял чашку с бульоном и стал прихлебывать обжигающее питье.
— Тебе этого недостаточно, да? Душенька, но ведь работать можно лишь с тем, чем располагаешь.
В эту минуту к нам ворвался доктор, и за ним — вихри свежего воздуха. Он развлекался, играя с детьми во дворе. Он послушал, нет ли у Джона в груди хрипов, и дал ему еще одну пилюлю.
Джон сказал мне поверх его плеча:
— Эта речь, милая, принесет мне победу. От меня так мало слышали на эту тему — а в последнее время вообще ничего, — им надо было убедиться, каковы мои позиции. Одна речь — и в кандидаты пройду я.
Так оно и случилось. Подавляющим большинством голосов в кандидаты был выдвинут Джон. Мы забыли о сообщении, напечатанном в атлантской газете. Верней всего, газетка пошла на макулатуру. Возможно, уцелела одна-единственная вырезка, но оказалось, что и ее было достаточно.
У нас в штате есть, по сути дела, лишь одни настоящие выборы: выдвижение кандидатов от демократической партии. Ноябрьские, с участием кандидата республиканцев, — не более как пустая формальность, уступка двухпартийной системе. Соотношение голосов бывает примерно тридцать к одному в пользу демократов. Джон работал уже не так напряженно, не так много разъезжал. Все предстоящее было отныне лишь проформой.
Я наслаждалась покоем привычного уклада жизни в доме, где выросла, в знакомых с детства местах. Дети были здоровы, муж добился успеха — я была счастлива и довольна.
Мы не знали. Мы ничего не знали.
Осенью девочки снова пошли в школу: Абигейл — в седьмой класс, Мэри Ли — в шестой. Джонни отдали в детский сад. Дома остались только малышка Мардж да я. Однажды в середине дня ни с того ни с сего позвонил Джон.
— Слушай, ты ничего не замечаешь?
— Нет. Вроде нет, а что?
— Никто не звонил?
— Звонков всегда много, Джон.
— И ничего необычного?
— Ты о чем? Угрозы, бредовые предложения?
— Нет. Не совсем. Не обязательно.
— О чем же тогда?
— Нас слушают, — коротко сказал он.
— Ну и пусть, они ведь и так все знают. — Мы всегда говорили «они», хоть я не очень ясно представляла себе, кто именно прослушивает магнитофонные записи наших разговоров. — Вот что, — сказала я. — Если ты хочешь поговорить толком, мне, очевидно, придется заехать к тебе в контору.
— Приезжай, — сказал он.
Он стоял и нетерпеливо ждал меня в дверях своей приемной, в пятне солнечного света.
— Зачем надо было ее тащить с собой? — Он кивнул в сторону девочки.
— Джон, для нее удовольствие прокатиться в машине.
— Хорошо, оставь ее с мисс Люси и заходи.
Мардж получила вместо погремушки коробку с канцелярскими скрепками и была оставлена под присмотром мисс Люси; мы вошли в кабинет Джона, где возвышалась пресловутая уродина — дубовая конторка с выдвижной крышкой. Я села в широкое прохладное кожаное кресло, Джон принялся расхаживать взад-вперед по комнате.
— Происходит что-то неладное, — сказал он. — Это чувствуется буквально во всем.
— Я не чувствую.