Я по-прежнему стою в коридоре и смотрю, как рождественские огни танцуют на замерзшей глади озера. Откуда-то доносится Нэт Кинг Коул. Помню, как Доминик говорила мне, что ненавидит Нэта Кинга Коула: «У него такой безжизненный голос». Но я не согласен.
Я думаю о Чарльзе и Доминик, о том, что они поют праздники напролет где-то там, в доме, совсем не похожем на мой. Однажды Чарльз рассказал мне, как в стену его дома попала шальная пуля, едва не пробив насквозь, – он в эту секунду сидел на диване. Сантиметром дальше, и Чарльз не смог бы рассказать мне эту историю. Я размышляю о его боли, о том, через что ему пришлось пройти и откуда он пришел, и о том, где он теперь – выступает в театре при колледже. И неожиданно я чувствую прилив радости, потому что живу, мне тепло и хорошо с родными, несмотря на возникшую между нами неловкость с тех пор, как они узнали о моем недуге; несмотря на то что они обращаются со мной как с нелюбимым предметом семейного фарфора, они все же часть меня, и по моим венам пульсирует их кровь, пока я иду босиком по коридору и вслушиваюсь в их голоса за спиной – слова неразличимы, но то не слова злости, отвращения, жалости или любви, затаившиеся в глубине их глоток, – и поэтому я иду дальше, медленно переставляя ноги, иду к золотистому свету, мерцающему озеру и готов поклясться, что это слишком прекрасно для одной жизни, я должен расщепиться на несколько сущностей и распробовать оттенки вкуса этого мгновения, потому что, возможно, после приема у доктора никогда больше не испытаю ничего подобного; и я думаю: «Как же отблагодарить за этот дар? Как отблагодарить этих людей и Бога, которому они поклоняются, Бога, которому, кажется, до сих пор поклоняюсь я сам?»
Собака по кличке Дейзи, тяжело дыша, прошмыгивает мимо меня. Она поднимает голову; у нее влажные глаза. Мне трудно смотреть на ее искреннюю преданность. Я отворачиваюсь, благодаря ее за то, что она рядом со мной в темноте, а за нами свет, который словно готов выманить нас к окну и поднять в ночное небо над озером. «Как я откажусь от всего этого? – думаю я. – Сколько людей, которым я доверился, подвели меня к этому мгновению жизни. Возможно, впереди еще более прекрасные мгновения, стоит только вновь им довериться».
Наступает вторник. К доктору я не иду.
– Что-нибудь придумаем, – говорит мама.
И все. Я в замешательстве. Неужели родители больше ни на что не надеются, неужели это конец? Мы с мамой не разговариваем целую неделю. Ее молчание беспокоит меня.
Только спустя месяцы я пойму, какой надежный договор заключил с собой в ту рождественскую ночь, проведенную с семьей. Только спустя месяцы, просидев несколько часов на холодной каменной скамье в саду рядом с гуманитарным факультетом, а перед тем проблуждав в тумане по тропе, ведущей к озеру, и поглядев на собственное отражение на фоне лунного света и квадратного силуэта своей будущей альма-матер в безмятежной воде, я наконец осознал, на что готов пойти. Я возьму свою тощую плоть, и окрещу ее в ледяной воде, и вернусь в мокрой одежде, окоченевший, но всем телом ощутивший жизнь, и подставлю изможденную плоть под жгучие струи душа, и буду следить за каплей, спадающей с душевой насадки, и, клацая зубами, начну бормотать простейшую молитву, обращенную к Великому Целителю: Господи, сделай меня непорочным.
Выйдя из душа, я возьму мобильник и напишу маме, пробудив ее ото сна: «Я готов, – напишу я, – к доктору Джулии».
Спустя несколько дней после похода в кино с Чарльзом и Доминик мы с мамой сидели в приемной доктора Джулии.
– Чуть ли не в каждой клинике вижу подобные картины, – сказала мама. – Эта довольно симпатичная. – Она все говорила и говорила.
– А?
На стене висел репринт знаменитой фотореалистичной картины Роквелла: маленький мальчик стягивает штанишки перед доктором в белом халате; сквозь закрытые жалюзи на заднем плане проникает свет. Жест мальчика кажется простым и искренним и отражает ту беззаботную эпоху, которую столь умело запечатлевал Роквелл: минута страха перед облегчением, особенно трогательная, потому что боль незначительна и мигом забывается, о чем мальчуган узнает после пары визитов к врачу. Страх перед уколом в детстве испытывают многие, а потому он кажется смешным в той мере, в коей взрослых всегда забавляет детство и те его мгновения, которые, подобно пустому страху мальчика, нужно просто перерасти. Быстрый укольчик – и все кончено.
– Интересно, когда придет доктор Джулия? – спросила мама.
– Скоро, – тупо ответил я. – У нее всегда полно работы.