– Я очень волнуюсь, старая одежда теперь ему велика, – продолжала мама.
Зачастую маленькой победой для меня становилось осознание того, что я освободился от власти еще одних пут прошлого. Я сам контролировал, как быстро худею, и мне нравилось не только что прошлое уходит из моего тела (жир походил на древесные кольца, только уменьшался и исчезал), но и что люди растерянно на меня глядят, не узнавая с первого раза, удивленно всматриваясь в мое лицо. Я стал другим мальчиком.
– Мне кажется, он специально себя истязает, – сказала мама, повернувшись ко мне.
Ее высокие каблуки постукивали по полу. Я вспомнил плеть, опускавшуюся на искалеченное, окровавленное тело Иисуса. Нет, то, что я делал, нельзя назвать истязанием. Это был самоконтроль. Когда доктор Джулия поможет мне повысить уровень тестостерона, я обрету еще больший самоконтроль.
– Милый, мне кажется, ты истязаешь себя.
– У меня есть свое мнение по поводу того, что происходит, Гаррард.
Доктор Джулия произнесла мое имя так, словно то была очень хрупкая вещица в крепкой хватке ее медлительной деревенской речи. Именно так деликатно и стоило обращаться с моим именем. Оно было частью семейной истории; имя с гордостью передавалось от мужчины к мужчине, от прапрадеда к прадеду, а потом к деду и, наконец, ко мне. И мама, и доктор Джулия, и я понимали, что если я провалю тест на мужественность, то никогда уже не добавлю еще одного тезку в нашу семейную ветвь. Вместо этого с моим именем всегда будет ассоциироваться окончательный распад семьи, огромная дыра под ним в семейном древе.
– Ты слышишь? – спросила доктор Джулия. – Мы думаем, что мне с тобой стоит поговорить наедине.
Мама прошуршала прочь из комнаты. Дверь закрылась. Отражавшийся от плитки свет походил на сияющие небесные тела.
– Ну вот, – сказала доктор Джулия.
Ее голос прозвучал неожиданно громко в опустевшей комнате. Все это для нее тоже было внове. В Арканзасе в большинстве городов не принято разговаривать о сексуальной ориентации, даже, как я подозревал, – нет, в особенности – в медицинских учреждениях. Мысль о том, что грех имеет биологическое начало, шокировала бы бо́льшую часть моей общины, хотя во многих церквях об этом уже догадывались – и начали раскладывать в фойе брошюры «Любви в действии». Брошюры эти никто не читал: многие проходили мимо пластиковых стоек и не удосуживались даже бросить взгляд.
Я поднял голову и увидел, что доктор Джулия стоит совсем рядом; ее лицо выражало подлинное беспокойство.
– Послушай, – начала она, – я знаю, что такое истязать себя. Я сама так делала.
– Я ничем таким не занимаюсь, – солгал я.
– Еще как занимаешься, – продолжала она, скрестив на груди руки. – В этом нет ничего страшного, если это временно. У меня самой были проблемы с весом, пока я не сделала операцию по уменьшению объема желудка. Я страдала от переедания. Но если бы дело было только в весе, можно было бы просто за ним следить. Дело ведь не в весе, правда?
Мне не хотелось отвечать на ее риторический вопрос, поэтому я промолчал.
– Нет, дело в сексуальной ориентации. Твоя мама волнуется, что это отразится на твоем будущем. Ты уже сейчас чахнешь на глазах. Представь, что с тобой будет, когда о твоей ориентации станет известно. Мне теперь важно понять: ты хочешь измениться? Я знаю множество людей, которые приняли себя такими, какие они есть, и зажили счастливой жизнью. Это трудно, но они справились. Да, о них сплетничают, у них шепчутся за спиной, их не берут на работу из-за личной неприязни, но они справляются. Ты хочешь так жить?
– Я хочу измениться, – сказал я. – Я устал от того, что чувствую.
– Есть еще один путь, – сказала доктор. – Можно переехать, например, в большой город.
– Я не хочу убегать. Я люблю свою семью.
Я чувствовал себя глупо, произнося эти слова. Они прозвучали как-то инфантильно, по-детски. Но я ничего не мог поделать, ведь это было правдой.