Когда я впервые его встретил, он пробудил во мне нечистые мысли. Он был привлекателен – настоящее воплощение мужественности, которую я жаждал и которой был лишен с раннего детства. Я злился на себя за то, что тянусь к нему. Знал, что это плохо. Знал, что должен молить Бога о помощи.
Я понятия не имел, о ком пишу. Это мог быть любой парень, в которого я был когда-то влюблен. Мог быть Д. Я приписал несколько деталей, чтобы никто не подумал на Д. «Он был намного старше меня, у него был пикап, и он курил „Мальборо“».
В то утро я старался дистанцироваться от Д., чтобы никто не заметил, как он мне нравится. Я держался на расстоянии, даже когда мы стояли во внутреннем дворике и солнце жгло нам руки. А потом Д. сказал: «Нам не стоит оставаться вдвоем», – и я, тут же закивав, вернулся в кабинет и закрыл за собой дверь, воздвигая между нами стеклянную преграду. Второе правило: ЕСЛИ СОМНЕВАЕШЬСЯ – НЕ ДЕЛАЙ.
Я поднял глаза. Слова из справочника плавали по темной комнате как красный транспарант. Мамино лицо было наполовину в тени. Прошло несколько секунд, и я прервал молчание. Мне захотелось втянуть и ее в этот терапевтический жаргон, захотелось проверить, какое он произведет на нее впечатление.
– А папа был алкоголиком? – спросил я.
Мы смотрели друг на друга сквозь призрачный мир погасшего телеэкрана, еще больше увеличивавший расстояние между нами.
– Почему ты спрашиваешь? – удивилась мама.
– Это для терапии, – объяснил я. – Генограммы. Нужно перечислить грехи отца. Хочу быть уверенным, что не ошибся.
И вновь вязкое молчание. Мне казалось, что так мы и продолжим дрейфовать в открытом темном мире и больше не скажем друг другу ни слова.
– А грехи матерей нужны? – спросила наконец она.
Мы долго сидели, не двигаясь и глядя друг на друга в погасшем экране телевизора.
– Нужны, наверное.
– Папа выпивал немного в молодости, но настоящим алкоголиком был только твой дед. Однако это было давно.
Я вспомнил деда, отца моего отца, горького пьяницу. В те редкие дни, когда я к нему приезжал, он едва узнавал меня, а когда узнавал, называл вторым именем – Клейтон, Клей, как будто имя, которое я унаследовал от деда по материнской линии, было той моей частью, признавать которую ему не хотелось. Он был небольшого роста, с маленькими руками и маленьким иссушенным лицом – лицом человека, который променял все свои улыбки на последнюю каплю алкоголя. Откуда у него вообще взялись силы поднимать на кого-то руку? Разве мог он внушать страх, с такой-то мускулатурой? Рядом с отцом дед выглядел крохотным, ничуть не мужественным. Интересно, как мой отец с доставшимися ему генами превратился в своего рода идеального южанина? И чего не хватало мне? Где сокрыт мой изъян? Чем больше я об этом думал, тем бессмысленнее мне казалась логика ЛД. Я захотел поговорить об этом с мамой.
– Не понимаю, почему ты задаешь такие вопросы, – сказала она и встала.
Свет лампы грубо озарил ее, обнажая веснушки на лице и руках, точно капли краски, которые задумчивый художник привычным движением стряхнул с мокрой кисти.
– Ну, они хотят знать, откуда взялись мои сексуальные позывы, – ответил я, растягивая слова.
– Ничего не понимаю, – сказала мама. – Зачем им такие подробности о нашей семье? Как наша семья связана с сексуальными позывами?
– Говорят, причиной зачастую служит детская травма.
– Какой это у вас там шаг?
– Все еще первый.
– И сколько времени занимает каждый шаг?
– Не знаю. Месяцы. Годы.
– Годы?
– Некоторые из новых наставников проходили первый шаг больше двух лет. Самые старшие из них – десять.
Мама разгладила мятую блузку; потом посмотрелась в зеркало, висящее на противоположной стене, и поправила прическу. Через несколько секунд она схватила с журнального столика ключи от машины. Я почему-то подумал, что она сейчас поедет в ЛД требовать объяснений.