Все молчали, и тогда я поднялся.
– Я не чувствую злости, – произнес я. – Почему я должен чувствовать злость?
На сцену выскочил блондин. Его лицо покраснело, руки сжались в кулаки.
– Ты целую неделю скрывал свои чувства, – налетел он. – Ты злишься, но не показываешь этого. Хоть ты и прячешь свою злость, мы все равно видим ее.
– Я не злюсь, – ровно ответил я. Я стоял на сцене, словно перед присяжными. Горячее солнце жгло спину. – Всё намного сложнее.
– Ничего не сложнее, – завелся блондин. Его лицо стало багровым. – Это ты все усложняешь. Ты злишься, потому что отец не принял тебя таким, какой ты есть. Тебе придется смириться с этим. Тебе следует накричать на него и открыть свои истинные чувства.
– Не собираюсь я ни на кого кричать, – сказал я, изо всех сил стараясь не показывать волнения.
– Тебя трясет! – заревел парень. – Всем видно, как ты злишься.
Я не заплачу, они не заставят меня плакать. Я не сводил взгляда с выхода из аудитории и старался не поворачиваться к Д.
– Выпусти то, что у тебя внутри, – сказал Смид – его голос зазвучал совсем близко, прямо позади меня.
К горлу подступили рыдания, но я сдержал их, проглотил. Моргнул несколько раз. Комната расплывалась.
– Не уверен даже, что ты хочешь измениться, – не унимался блондин. – Не уверен, что ты хоть раз сказал нам правду за все это время.
– Вы сумасшедшие, – произнес я, – вы все психи.
Я шагнул вперед и почувствовал, что смогу сделать еще один шаг.
– Я думал, что всё сложнее, – съехидничал блондин.
Я понял, что, если сосредоточусь на шагах, у меня хватит сил добраться до двери.
– Ты должен пройти первую ступень до конца, – сказал Смид. – Другого пути нет.
Я не оборачивался. Не смотрел на других. Только смотрел на красные буквы «ВЫХОД» над дверью.
– Если ты сейчас уйдешь, – сказал Смид, – ты никогда не исцелишься.
Каждый шаг придавал мне все больше сил, пока я наконец не выбежал в коридор и не оказался перед стойкой ресепшена.
– Отдайте мне телефон, – сказал я.
– Я не могу вам его вернуть, – улыбнулся человек за стойкой, – вы же знаете правила.
– Сейчас экстренный случай.
– Что случилось?
– Неважно.
Двери аудитории оставались закрытыми. Никто за мной не погнался. Парень на ресепшене вытащил телефон из общей кучи и протянул мне. Он больше не улыбался.
Я набрал мамин номер – она ответила сразу же.
– Мам, – сказал я, – мне нужна твоя помощь.
По дороге домой мы молчали. Мы не звонили папе; нам было страшно признаться в происшедшем. Мы не знали, как ему объяснить, потому что сами друг другу ничего не объяснили. Но когда горы Озарка вновь нас обступили, я ощутил, как смирительная рубашка привычно сжимает мне грудь, и понял, что если ничего не предприму, то мы так и будем жить во лжи среди непроизнесенных слов.
– Я не хочу туда возвращаться, – признался я.
– Мне сказали, что тебе необходимо лечиться еще несколько месяцев, – произнесла мама, – а может, и целый год.
Я слышал этот разговор с пассажирского сиденья, когда Косби наклонился к треснутому окну автомобиля, чтобы предупредить маму о сумасбродном поведении ее сына.
«Я не уверен, что он хочет вылечиться, – говорил он. – Ему нужно по меньшей мере еще три месяца лечения. Возможно, стоит даже на время уйти из колледжа».
Мама перестроилась в правый ряд. Я смотрел на траву за окном – коричневую от жары и засухи.
– Ты знал, что этот человек по образованию семейный психолог? – спросила мама. – Почему семейный психолог объясняет моему сыну, как стать гетеросексуалом?
Среди высохшей травы вдруг возник клочок земли из сухой красной глины. Красный цвет был ярким, как кровоточащая рана.
– Да пошли они… – вздохнул я.
– Что ты сейчас сказал? – удивилась мама.
Я схватился за пластиковую крышку подушки безопасности, вонзая ногти в щели; я хотел, чтобы подушка раздулась и отбросила меня назад. Я представил, что передо мной грудь отца: его сердце вздувается, взрывается, сдувается. Я жаждал боли Т., позора С. и гнева Д. Я жаждал уничтожить каждый нерв в своем теле.
Мама свернула на обочину, взметнув шлейф пыли. Мимо мчались и сигналили машины, пересекая две желтые сплошные полосы.
– Что случилось?
Я еще глубже вонзил пальцы в щели. В глазах застыли слезы, но я не собирался плакать. Красная глина за окном дразнила меня. Горы были готовы обрушиться на крышу машины. Через несколько минут я оставил попытки, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.