Повстречались мы месяца три, а расстались по банальной причине — не сошлись во мнении по жизненно важному вопросу. Он считал, что его изгнание из института и последующее увольнение с работы — не повод для расстройства, я же думала наоборот. Перед самым расставание, то есть когда все прощальные слова были произнесены, я посоветовала ему взяться за ум и пересмотреть свои взгляды на жизнь, иначе, сказала я, ты вряд ли добьешься в ней успеха и будешь до пенсии мести общественные дворы. Сказала и забыла.
А он помнил.
С тех пор Андрейка вырисовывался на моем горизонте с удивительным постоянством. Всякий раз, как в его жизни происходило что-то значимое, он как бы случайно оказывался поблизости от моего дома.
Я напрягла извилины, пытаясь припомнить, когда же я встречала его последний раз. Пожалуй, полгода назад. Тогда он подкатил к этой же остановке на старенькой, но еще приличной «девятке», вскользь упомянул, что это его последнее приобретение, довез меня до работы, похвалился (опять же, как бы между прочим) своей, после чего пропал до следующего свершения. Как я понимаю, сразу после того, как под его колесами оседала пыль, я должна была, по его сценарию, начать рвать на себе волосы и покусывать локти, и все из-за того, что когда-то ошиблась на его счет и прохлопала столь завидного жениха. Должна сознаться, что ни угрызений совести, ни тем более сожаления после его визитов я не испытывала. Скажу больше, всякий раз я с трудом его узнавала, а стоило ему скрыться из виду, тут же забывала, как о его успехах, так и о нем самом.
Сегодня Андрейка был самодовольнее обычного. Да и было из-за чего щеки надувать: вместо подержанной «девятки» на сей раз подпирала его бок новехонькая «десятка», цвет «мурена», тонированный круг и прочие прибамбасы. Как пить дать, не его.
— У кого тачку позаимствовал, Андрей Никифорович?
— Моя, — с вызовом выкрикнул он и выпятил губу. Я испугалась, как бы не расплакался, и согласилась:
— Ну ладно, верю. А здесь-то чего забыл?
— Девушку свою жду, — все еще обижено буркнул он.
Я опять сделала вид, что поверила.
— Красивая девушка-то?
— Красивая, — гордо доложил он и проследил за моим лицом — сгораю ли я от ревности или нет.
Но вид у меня, наверное, был не сильно расстроенный, потому что после напряженной паузы, он решил меня добить:
— Она фотомодель.
Я прыснула и, пожелав ему счастья, двинулась по тротуару в сторону института.
Не пройдя и десяти шагов, вынуждена была остановиться. Андрейка, бешено сигналя, гнался за мной на своей «мурене». Догнав, вывалился из двери и заорал:
— Давай подвезу.
— А как же модель?
— Она не придет. Звонила. — И он сунул мне под нос огромный, устаревший лет 5 назад телефон «Нокиа». — По мобильнику. Вот. — Он еще раз показал мне трубку, на случай, если я не рассмотрела ее в первый раз.
Врунов я не люблю, а бездарных врунов не люблю еще больше. Но этот лгунишка был настолько бесхитростен, что мне его стало даже жаль.
— Ну, хорошо, едем!
Добрались мы без приключений. Все дорогу я вынуждена была слушать сказки о его заводах, газетах и пароходах. Благо, доехали быстро — минут за 5. И вышло, что сама судьба не дает мне опаздывать. Можно было, конечно, еще посидеть в уютном салоне, послушать музыку в хорошем качестве, но я вылетела из машины, как пробка, уж лучше я опять явлюсь на работу первой, чем позволю хотя бы еще одной макаронине повиснуть на моем ухе.
Распахнув дверь института, первое, на что я обратила внимание, так это на тишину, второе — на электронные часы, висящие над портретом академика, часы показывали 8-20, и время это объясняло, почему в институте царит безмолвие — опять я оказалась сомой ранней пташкой. Что ж поделаешь — такая карма!
Я нажала кнопку на щитке проходной, услышала привычное вжиканье — это пропуск вылетел из ячейки и прокатился по желобку к окошку вахтера. Вслед за этим звуком последовал еще один, до боли знакомый: за стеклянными дверями прогрохотал трамвай и со скрежетом остановился. Значит, не так уж рано я и пришла. Прогресс!
Я подошла к окошку вахтера, вытянула руку, как делала каждое утро, ожидая, когда мне отдадут мой пропуск. Но пропуск почему-то в моей ладони не появился.
Тут я услышала звук открываемой входной двери, потом голоса, шаги, смех и прочий шум надвигающейся на меня толпы.
Я засунула руку поглубже и сделала пальцами хватательное движение, типа, не томи, гони документ.
Сзади на меня уже напирали исстрадавшиеся без работы нихлоровцы.
Мое терпение лопнуло. Я вытащила руку из окна и засунула в него голову по самые плечи.
— Вы там уснули или как?
В данном случае вопрос был неуместен, ибо полулежащую на столе женщину нельзя было принять за спящую ни при каких обстоятельствах. Была она неподвижной, застывшей, бездыханной. Лицо ее, с выпученными стеклянными глазами, находилось прямо под колпаком настольной лампы, и можно было прочитать на нем тот ужас, который она испытала перед смертью.
Ноги мои подогнулись, но я не упала, так как с одной стороны мой бок упирался в «вертушку», а к другому привалилась внушительная шеренга нихлоровцев. Сил на то, чтобы вылезти из окна, у меня хватило. Хватило и выдержки, чтобы не заорать при виде ее распоротого живота. Не доставало мне лишь трезвости мысли. По этому, как в тумане, я обернулась, мутно оглядела толпу (Ба! Знакомые все лица: Маруся, Паня, Слоник, рядом со мной Сулейман, значит, это он ввинчивает мне в бок свой локоть) и, нечленораздельно мыча, ткнула пальцем в окошко.
Тут толпа поднажала. Привлеченная моим мычанием и жестами, она ринулась вперед, надеясь побыстрее узнать, что же меня столь поразило. Непрозрачная органика, коей обнесли пятачок вахтера, не выдержала столь мощного давления и после секундного сопротивления сначала треснула, а потом и разлетелась.
И тут все увидели то, что минутой раньше пришлось наблюдать мне.
Что тут началось! Визги, крики (и не только бабьи), охи, плач. А тут еще последний кусок стекла, до этого чудом державшийся в пазах, вылетел и рухнул в лужу еще не совсем запекшейся крови.
Визг перешел в писк, плач в рыдание. Стало напряженнее, но тише. И в этой напряженной тишине мы вдруг услышали…
Тот, тот, топ.
По лестнице, скрытой от нас дверью, кто-то шел.
Толпа замерла, притихла, приготовилась увидеть.
Дверь распахнулась. На ярко освещенное пространство фойе вышел, робко улыбаясь, Лева Блохин.
Все ахнули.
За моей спиной удивленно ойкнул Сулейман.
Блохин, все еще не понявший в чем дело, продолжал улыбаться, переводя водянистый взгляд с одного знакомого лица на другое. Когда глаза его наткнулись на мою побелевшую физиономию, он видно что-то понял, потому что лыбиться перестал и шепотом спросил:
— Вы чего?
Я показала ему глазами, куда надо посмотреть. Он медленно опустил очи. Несколько секунд непонимающе таращился на мертвую женщину… И вдруг начал оседать.
Первая моя мысль была — никогда не видела, как Гадзила падает в обморок, вторая — а я чем хуже?
И согретая последней мыслью я обмякла, позволив чьим-то заботливым рукам меня подхватить.
Вторник. Продолжение
Явление Геркулеса
Очнулась я уже за проходной, на банкетке, стоящей в углу фойе. Под моей головой лежал чей-то плащ, а перед носом белел вонючий тампон.
— Чего это? — вяло отмахивалась я от ватки.
— Нашатырь. Нюхай давай, — упрямая Маруся продолжала издеваться над моим обонянием.
— Да я уже очухалась, отстань!
Я приподнялась. В голове было еще мутно, да и тела пока будто ватное. Но я знала, что это скоро пройдет, как никак в обморок падала уже не в первый раз. Ужаснее всего было ощущение, что я вся покрыта потом, у меня всегда очень обильное потоотделение перед отключкой, притом, что в обычной жизни даже в страшную жару я остаюсь сухой и благоухающей.
— Дай платочек, — попросила я у подруги.
— На, — услужливая Маруся сорвала с шеи шелковую косынку и протянула мне.
— Носовой. А, впрочем, не надо!