– Одежда! Ха. Ненавижу ее, – отмахнулась Глиннис и продолжила чтение: – «Виктория Форд, сорок три года»… Тебя не коробит, что они указали твой возраст? По-моему, утаивать свой возраст не годится… женщина, утаивающая возраст, способна солгать о чем угодно, а? «Любимица мира моды и лучший друг всех женщин Нью-Йорка собирается в Европу, когда сольет свою компанию стоимостью двадцать пять миллионов долларов с «Би энд си». Ждите еще более шикарных аксессуаров к нашей любимой одежде». Мило.
– Очень мило. Но не совсем верно.
– А ну их куда подальше! Газеты всегда все перевирают.
Глиннис с отвращением швырнула газету на кофейный столик и вскочила на ноги. Полная, почти толстая, она была энергична как спортсменка. Необычайно располагавшая к себе при личном общении, Глиннис-клиентка была ночным кошмаром любого модельера, поскольку ее рост составлял всего пять футов два дюйма. Но в тот день Глиннис позвонила Виктории в восемь утра, едва услышала новость про свою номинацию, и умолила подругу одеть ее. Только Виктория, по словам Глиннис, не попытается втиснуть ее в «какое-нибудь дурацкое бальное платье».
Весеннее солнце светило в окна кабинета, и Виктория с удовольствием размышляла о своей теперешней жизни. Как прекрасно сидеть в офисе собственной компании, которую ты создала с нуля, и слышать, что тебя только что назвали одной из пятидесяти самых влиятельных женщин Нью-Йорка (совсем не факт, что это имеет какое-то значение, но всегда приятно, когда тебя признают), и одевать Глиннис Рурк для оскаровской церемонии. Глиннис – это начало; в ближайшие несколько дней Викторию завалят просьбами актрисы и их стилисты, и все будут искать идеальное платье… Стилист Глиннис Рурк действительно уже звонил. И она, Виктория, была бы почти счастлива продолжать так до бесконечности. Но конечно, ей не удастся этого сделать. В следующие несколько дней предстоит принять самое ответственное решение в жизни…
– Глиннис? – Виктория посмотрела на подругу, которая изображала боксера, молотя руками воздух. – Ты когда-нибудь думала, что все это случится с тобой?
– Я постоянно задаю себе этот вопрос. – Глиннис нанесла воображаемому противнику сокрушительный удар. – В детстве ты мечтаешь стать богатой и знаменитой, но на самом деле не знаешь, что это такое. Потом приезжаешь в Нью-Йорк, видишь все сама и задумываешься о том, добьешься ли когда-нибудь своего. Но ты любишь то, чем занимаешься, и продолжаешь это делать. Ну, потом тебе иногда подворачивается пара счастливых случаев, и ты начинаешь подниматься. Но подняться сюда – это как сесть в нужный поезд. Голливудские придурки постоянно твердят, что все зависит от высших сил… – Удар, еще удар. – Но причина тому одна: большинство этих людей так немощны, что не в состоянии даже подтереть себе задницу. И все же в этом что-то есть. Если тебе представляется возможность, нельзя ее упустить. Ты должна быть готова заплатить за все, ибо разные мерзавцы постоянно пытаются уничтожить тебя. – Глиннис в изнеможении упала в кресло, но через несколько секунд оправилась настолько, что ткнула пальцем в газету. – Ты заключишь эту сделку?
Виктория вздохнула:
– Это большие деньги, а я люблю делать их. По-моему, мы лжем, говоря, что деньги не важны… если посмотреть вокруг, то поймешь, что без денег нет реальной власти. Поэтому мужчины до сих пор и правят миром, верно? Но я не знаю…
– Позволь-ка кое-что сказать тебе. – Глиннис поморщилась. – Сделать пару миллионов трудно. Но сделать двадцать миллионов по-настоящему трудно. А после того как ты их заработаешь, угадай, что последует? По какой-то странной причине, до сих пор мне неясной, это не слишком отличается от обладания двумя миллионами. Черт, понимаешь? Это даже не самолет.
– Хотя и самолет не помешает, – заметила Виктория. И внезапно задумалась. Где еще, кроме Нью-Йорка, найдешь таких женщин, как Глиннис, Венди и Нико? Уж конечно, не в Париже, где даже преуспевающие женщины ведут себя, как особая порода изысканных собачек, с этими своими шарфиками, простыми твидовыми юбками и отчужденной манерой держаться. Они никогда не говорят о деньгах и завоевании мира. Проклятие! А ей нравится говорить о деньгах и о завоевании мира. Даже если этого никогда не случится, такие мысли необычайно возбуждают. Взяв рисунок, Виктория перешла к длинному столу под окном. – Проблема в том, что эти деньги кажутся легкими. Двадцать пять миллионов за компанию и мое имя. Я не доверяю легким деньгам, Глиннис, это всегда ловушка. Кстати, думая о твоем «Оскаре», я вспоминаю «Битлз». Особенно «Эбби-роуд» и Джона Леннона в том белом костюме.
– В костюме, говоришь? А мне нравится. – Глиннис выскочила и бросилась к столу.
– Дорогая моя, тебе нравится все, что я тебе ни предлагаю, – шутливо заметила Виктория. – Не задавай дизайнеру вопросов. Полагаешь, ты сможешь пойти босиком, как Пол Маккартни? И идти на пятках?
– Я что, по-твоему, сумасшедшая? – воскликнула Глиннис, так же шутливо откликаясь на предложение. – Туда без обуви не пускают… кажется, Джулия Робертс один раз пыталась пройти. Это как-то связано с гигиеническими требованиями.
– Помнишь имидж «Битлз» с обложки «Эббироуд»? – спросила Виктория. – Мы сделаем длинные брюки, большой клеш, растекающийся вокруг твоих ног, длинную шелковую блузку, свободную, светло-голубую, но не блеклую, подберем холодный тон, чтобы оттенить твои темные волосы, а еще будет узкий темно-синий галстук из плотного шелка, завязанный на уровне ключиц, и пиджак – короткий, роскошный, светло-голубой, с продернутыми красными и желтыми нитками… обманчиво небрежный, поскольку будет расшит прозрачными блестками.
– Ну ничего себе! – поразилась Глиннис, держа рисунок. – Как это тебе удалось?
– Это моя работа. Я тоже не понимаю, как ты делаешь свою работу.
– Общество взаимного восхищения, да? – У Глиннис, склонной к пылким и театральным порывам, внезапно увлажнились глаза. – Господи, Вик! И ты сделала это для меня?
– Конечно, дорогая.
– Это так здорово… Черт, я буду самой красивой женщиной на церемонии. – И, покончив с этим, Глиннис перешла к другой теме: – Если я пойду в суд, что, по-твоему, мне следует надеть?
– Ты собираешься в суд? – Виктория подняла брови.
– Вполне возможно. – Глиннис плюхнулась в кресло и резко подалась вперед, чтобы облокотиться на край столика. – Вот ты ведь сказала, что волнуешься из-за «Би энд си», которые забирают твое имя? У меня назревает та же проблема. Она связана с журналом: я выпускаю его вместе со «Сплатч Вернер». Конечно, это дело совершенно секретное и конфиденциальное, но мы, девушки, доверяем друг другу. – Она откинулась в кресле и прищурилась. Заметив, как изменилось выражение ее лица, Виктория подумала, что хотя весь мир и воспринимает Глиннис как эксцентричного комика, в реальной жизни она бизнес-леди со смертельной хваткой. – Понимаешь, Вик, я рассердилась, – продолжила она. – А со мной, когда я сержусь, лучше не связываться.
Виктория кивнула.
– А в чем дело?
– Ну, – ответила Глиннис, скрестив руки на груди. – Ты когда-нибудь слышала о парне по имени Майк Харнесс?
«Нико О'Нилли, 42 года. – Так начинался соответствующий раздел в материале «50 самых влиятельных женщин». – Но пусть ее легендарная холодность не обманывает вас. Когда речь идет о журналах, нет никого горячее. Нико превратила престарелый «Фейерверк» в самый доходный печатный орган компании «Сплатч Вернер», и поговаривают, будто скоро она займется перестройкой всего издательского отдела стоимостью три миллиарда долларов».
Нико покачала головой и сложила газету, прочитав этот пассаж уже раз десятый за утро. Не катастрофа, но только этого ей и не хватало, и она все представляла себе, как Майк Харнесс сидит за завтраком в своей квартире в Верхнем Ист-Сайде (или в загородном доме в Гринвиче, штат Коннектикут), ест яйца, и тут его настигает апоплексический удар. Нико знала, что, поменяйся они местами, ее точно хватил бы удар. Она воображала, что Майк уже звонит Виктору Мэтрику, желая выяснить, что происходит. И Виктор успокаивает его, говорит, что все нормально, просто газеты всегда все не так понимают, а кому, как не ему, это знать?