— А вот и Мон!
Ромео выглянул из коридора. Он видел тонкий силуэт, промелькнувший за стеклом дверей. Молодая женщина целовала это бесполое существо Тому. Когда она обернулась, Ромео замер. Он не помнил, как очутился вдали от этих людей, в тишине гостиной, в кресле напротив нее.
— Я живу здесь, — он ожидал уловить в ее голосе оттенок смущения. Жить здесь? Признаваться в этом столь непринужденно?… Да, она и Фред всегда были не от мира сего. — Тома единственный человек, кто знает обо мне все. Она сама слишком необычна, чтобы осуждать странности моей жизни.
— Я всегда не понимал тебя, — женщины любили его задумчивый взгляд. Казалось, его мысли поглощены ими, ему нравится думать о них. — Ты изменилась… Была такой милой, маленькой, тоненькой. Повзрослела. Совсем взрослая, даже страшно…
У двери он что-то заметил, кончик лакового ботинка. Их подслушивал мужчина. Кого ревновали, ее или его? Он передернул плечами.
— Все эти люди… И ты рядом с ними…
— Скандальные, эпатажные, они поглощены собой. Им нет до меня дела. Никогда еще я не чувствовала себя столь спокойно. Они мой театральный занавес, моя ширма. Я в безопасности. Что касается тебя… Ты, поклонник любви, так нетерпим? Англия сделала из тебя пуританина?
Ромео вдруг испугался, что она узнает. Узнает про Джульетту и Кэтти, про приглашение Борисова в клуб… И этот ботинок у двери, их сторож. Он резко поднялся и направился к двери. В коридоре послышались пугливые шаги, узкая фигура, затянутая во фрак, исчезла в глубине дома. Тома.
Глава 5
Ромео прислал Монике коробку с белым платьем. Кэтти многому его научила, и «белый вечер» был безотказным средством соблазнить женщину. Ромео часто прибегал к этому способу и никогда не испытывал поражения. Блюда на столе были подобраны в изысканно-однообразной гамме, гостиная словно купалась в молоке цвета.
И вот она рядом, и беседа проникнута чувственностью. Немного отстраненная, она пока еще не привыкла к нему, но он заставит ее вспомнить.
— Хочешь, я скажу тебе комплимент?
— Еще один к той сотне, что ты уже сказал? — в ее голосе чувствовалось напряжение.
— Нет, это отдельно.
Задумчивый взгляд… Будто он видит в ней что-то потаенное, чего она сама о себе не знает. Будто угадывает в ней ведомые ему одному черты, как садовник, взлелеявший в своем розарии ослепительный экземпляр.
— Ты стала женщиной. Я это понял по позе, в которой ты сидишь, и взгляду. Я стал бояться тебя: боюсь видеть, слышать, прикасаться, боюсь сказать что-то не то. Ты так тонко все чувствуешь! Пойдем… Потанцуем…
Танец, знаменитая прелюдия к постели. Небытие прикосновений. Он улыбнулся — пытаясь унять внутреннюю дрожь, Моника вся сжалась. Напряженную, ее так легко спугнуть.
— Посмотри мне в глаза! — Ромео наклонился, чтобы поцеловать ее.
В его глазах была бездна, и Моника отвела взор. Она заметила в углу рояль, белый, как сахар. Ромео не умел играть… Моника отстранилась. Фальшь! Как декорации египетской старины… Любимые классики, выброшенные с полок во имя чистоты стиля… Как черный кот Мадлены… Театральная бутафория для непритязательного зрителя! Фальшь!
Во вторник он был приглашен Томой на пикник. Он помнил ее отчужденность и явное неудовольствие, какое вызвала его симпатия к Монике. Приглашение выглядело, как ловушка. Но не ей вставать на его дороге.
Вторник — завтра. Ромео медленно набрал номер, вскоре в трубке послышался голос Моники, упоительный, манящий.
— Что ты делаешь?
— Читаю. «Пигмалион» Шоу.
— А! Я читаю Достоевского, — он выдержал многозначительную паузу. — Шоу, Дойл несравнимы с ним. Какая мораль в их книгах? Достоевский серьезный мыслитель, тонкий психолог. На днях я читал Фрейда, наши точки зрения во многом схожи.
— В чем? О какой книге идет речь? — в голосе Моники не было усмешки.
— Я не помню названия. Что ты собираешься делать этим вечером?
— Пойду к Томе.
— Хочешь совет? Сходи к графу К. Там серьезные люди.
— Не хочу. Меня устраивает общество Томы.
— Но у графа серьезные люди, тебе будет интереснее.
— В последнее время мне надоели серьезные люди. И мне надоело слушать глупости, Рики.
— Просто я стал честнее.
— Зря.
Он положил трубку, его опять окружил беззаботный хохот и болтовня женщин, чьи мужья в этот час, должно быть, устилали дно окопов, жадно проглатывая горячую порцию гнилой каши. Ромео осушил еще одну рюмку коньяка и вернулся в салон. Джульетта подмигнула ему, ее подруга, госпожа Эмилия обратила к нему жадный взор. К Ромео подошла вдова, он помнил ее имя — Сьюзан, не утруждая себя запоминанием фамилии. Ромео прекрасно знал породу таких женщин — красивых, что возвели кокетство в особый вид искусства, любым способом доводящих мужчин до исступления, но никогда не отдающих себя. Они получали удовлетворение уже от одного желания мужчин обладать ими. Им было достаточно.