Конечно, среди вереницы давно ушедших в небытие римских императоров попадались и вполне приличные даже по сегодняшним меркам люди – вроде благородного Тита, возможно, не столь уж и облагороженного серьезным историком Светонием. Но почти все остальные привлекали его воображение еще с детских лет именно дичайшими выходками, оставляя смешанное чувство зависти и легкого страха. Нельзя даже сказать, что Гай Калигула или Нерон были аморальными субъектами – они вели себя так, словно никакой морали на свете не существовало вовсе, или, по крайней мере, лично они ни о чем подобном не слыхивали отроду Они попросту были какими-то другими. Военный поход Калигулы против моря даже нельзя было назвать капризом или причудой – нечто качественно иное, чему не подобрать слов в бессильном языке трусливой толпы…
Отложив книгу, он достал заряженный пистолет и вновь встал у окна, глядя на редких прохожих во дворе. И внезапно почувствовал, что понимает Калигулу. Теперь, когда он сам стоял с боевым оружием в руке и мог выстрелить в любого из появлявшихся внизу, совсем по-иному виделась знаменитая сцена на пиру: когда консулы, возлежавшие поблизости, льстиво поинтересовались, отчего изволит смеяться божественный император, а Калигула, хохоча, ответил: «Тому, что стоит мне только кивнуть, и вам обоим перережут глотки…»
Он понимал Калигулу. Вдруг осознал, что такое власть над чужой жизнью. Они были правы, поглощенные вечностью императоры: люди делятся на стадо и на тех, у кого хватало силы подняться над толпой…
Зародившееся у него решение окрепло. И уже не казалось блажью. В конце концов, он ничуть не представал извращенцем или моральным уродом: там, где воруют все, там, где в хаосе первобытного капитализма не осталось ничего запретного или аморального, нельзя упрекать человека, если ему вдруг захотелось урвать малую толику для себя. Даже не алчности ради, а затем, чтобы доказать, что он мужчина, не жалкий приживальщик при барыне, нечто среднее меж альфонсом и подкаблучником. Случайно оброненный в машине пистолет – это знамение судьбы. Главное, он не собирался отнимать что-то у тех, кто и сам еле сводит концы с концами. Во все времена хватало ему подобных, нелишне вспомнить, что иных пиратов вешали на рее, а иные становились лордами и губернаторами…
Чуть позже в жизнеописании Тиберия ему попались замечательные строчки: «Быть может, его толкнуло на это отвращение к жене, которую он не мог ни обвинить, ни отвергнуть, но не мог и больше терпеть…» Пожалуй, это тоже было знамением. Правда, речь шла как раз о противоположном, о решении Тиберия отойти от дел и удалиться из Рима, однако такие мелочи не следовало принимать в расчет…
Не питая особенной любви к детективам – как к книгам, так и фильмам, – он все же кое-что слышал в жизни. И случайная встреча с тем бандитом не открыла, в общем, Америки.
Главное – не попасться. А там – ищи ветра в поле. Он не принадлежал к кругам, которыми вдумчиво интересуется милиция, – это плюс. Насколько помнится, всевозможные воры-разбойнички во все времена проваливались как раз на том, что начинали спускать денежки по кабакам, развязывая спьяну языки. Что ж, он и до этого не питал особенной любви к кабакам и язык по пьянке не особенно и распускал…
И вообще, следует знать меру. Помнить, что жадность фраера сгубила. Взять энную сумму – и завязать. Пусть ищут до скончания времен. Надо еще прикинуть, как легализовать деньги…
«А что тут особенно думать?» – радостно встрепенулся он, увидев притормозившую у подъезда белую «Оку», из которой вышла девушка в кожаной куртке. Вот и очередное знамение, судьба к нему определенно благосклонна…
Глава девятая
Родственница
Вслед за ней из крохотной машинки выскочил маленький белый бультерьер, заплясал на поводке. Девушка задрала голову, Родион помахал ей рукой, и она, махнув в ответ, быстро направилась в подъезд.
Родион направился отпирать дверь. Из своей комнаты выглянула Зоя:
– Пришел кто-то?
– Тетя твоя приехала, – сказал он весело.
Зоя особенной радости не выказала – впрочем, и неудовольствия тоже, относилась к молодой тетушке довольно равнодушно. Иногда Родион подозревал, что она незаметно переняла точку зрения Лики, всегда поглядывавшей на младшую сестренку свысока, а уж после своих ошеломительных успехов на ниве частного бизнеса – особенно. Словно Рокфеллер, проходящий мимо владельца крохотной лавчонки.
Родион, наоборот, относился к Маришке со всем расположением – и потому, что она очень была похожа на Лику в юности, и оттого, что никакого комплекса неполноценности перед ней не испытывал. Хотя она с головой увязла в частном бизнесе, головокружительных успехов не добилась и особых капиталов не сколотила – года три помотавшись за шмотками в Польшу и Турцию, стала хозяйкой нескольких книжных лотков, двух киосков и арендованного в книжном магазине «Просвещение» уголка – круто, конечно, для двадцати пяти годочков, но никак не сравнить с мадам Раскатниковой, третьим человеком в крупной фирме, которую пару раз поминала даже столичная программа «Время» (фирму, конечно, а не мадам, но единожды на экране мелькнула и взятая крупным планом Лика).