СТЕРВЯТНИКИ
Керосиновая лампа на полке в нише задымила, но женщины, сидевшие на подушках, не замечали этого. Одна из них, одетая в черную чадру и сидевшая на почетном месте, была, видимо, гостьей. Она чуть покачивала головой и то и дело вытирала нос большим платком. Другая, в домашней, защитного цвета чадре, плотно натянутой на лицо, притворно плакала.
Дверь отворилась, вошла женщина с распухшими от слез глазами — это вторая жена принесла кальян, поставила его перед гостьей, а сама села поодаль. Женщина, сидевшая около гостьи, вдруг разрыдалась, начала рвать на себе волосы и бить себя в грудь:
— Дорогая моя Биби-ханум, ведь это был не муж, а жемчужина! — кричала она. — Клянусь, я не ценила его! Он ни разу, ханум, мне «ты» не сказал... О мой бедный муженек! Он не умер, а сгорел, его убили.
Чадра сползла с головы, выкрашенные хной волосы упали на лицо, женщина свалилась на подушку и лишилась чувств.
Не выпуская изо рта трубку кальяна, Биби-ханум обратилась к пришедшей:
— Наргес-ханум, не найдется ли здесь куска штукатурки1 и розовой воды?
Наргес очень спокойно поднялась, достала с верхней полки бутылку розовой воды, подала ее гостье и шепотом сказала:
— Все эти обмороки — одно притворство. Когда умирал Мешеди Раджаб, она успела стянуть у него из кармана часы.
Биби-ханум растерла больной руки, дала понюхать розового настоя, и та пришла в себя. Поднявшись, она проговорила:
— Видишь, какие беды свалились на меня? Сегодня утром Мешеди, сидя на кровати, говорил мне: «Закури папироску и дай ее мне». Я дала ему папироску, он покурил, и ему стало плохо. «Ну, — сказал он, — я умру, но что мне делать с тобой, как отблагодарить тебя?» — «Дай бог, чтобы ты подольше жил, — ответила я ему, — мне ничего не надо». — «Что касается Хасана, то за него я не беспокоюсь — он устроит свою жизнь, а вот за тебя, — сказал мне Мешеди, — у меня сердце болит, жалко мне тебя. Если хочешь, напиши, что я завещаю тебе дом, я подпишу».
— Не расстраивайся, Маниже-ханум, дай бог, чтобы твой сын был здоровым. — Биби-ханум глубоко вздохнула и протянула вдове кальян. Маниже взяла трубку, и при этом движении на ее запястье сверкнули золотые браслеты.
— Нет, проговорила Маниже, — без Мешеди Раджаба я не могу жить на свете. Я бедная, беспомощная женщина, долгов у меня — по горло, да и сын сейчас не в городе. Нет, не могу я оставаться в этом доме. Здесь даже этот коврик — не мой, а принадлежит бедному сиротке. Когда Мешеди был при смерти, он просил меня: «Разыщи ключи, а то чего доброго кто-нибудь ими завладеет».
Наргес, сидевшая у дверей, тихонько всхлипывала.
— Да, ханум,-—заговорила снова Биби-ханум,— хороший человек был Мешеди Раджаб, помилуй его бог на том свете! Неделю назад я зашла к нему в лавку купить для ребенка Рокийе лекарство; да простит его аллах, сколько я ни настаивала, он даже не взял у меня денег. «Как, — говорит, — я могу брать деньги у такого человека...» Чем же он болел, что так быстро растаял?
— Три дня и три ночи я не смыкала глаз. Я, ханум, неотступно сидела у его кровати. Ходила в мечеть Джаме за заклинанием против возбуждающих снов. Приводила к нему лекаря. Тот сказал, что больной переел холодной пищи, и поэтому велел прикладывать к животу Мешеди согревающие средства. Я сделала ему настой из воловика, давала маковку и анис, цвет ворсянки, ветреных ягод, померанцевых листьев и другие травы. Два дня ему было лучше. Сегодня утром, когда я подошла к его кровати, Мешеди протянул руку к моим локонам и сказал: «Маниже, ты много для меня сделала, и если я чем-нибудь тебя обидел, то прости меня, сними с меня грех. Если я при жизни твоей взял другую жену, то сделал это для того, чтобы у тебя была служанка...» — и он еще раз попросил очистить его душу. Тут я набросилась на него. «А ну, поднимайся, вставай, — крикнула я. — Чего распустил нюни, как баба? Иди в лавку, займись делом». Дорогая ханум, вышла я на секунду вздремнуть, а вместо себя к Мешеди послала Наргес, чтобы она побыла около него. Но, милая ханум, клянусь своим единственным сыном, что не вру, — около полудня я проснулась и вижу, что ему стало хуже. Подумай, за один час, на который я отлучилась, он так изменился.
Биби-ханум вытерла нос платком и многозначительно кивнула головой.
В разговор вмешалась Наргес:
— С больной головы да на здоровую! Ври, да знай меру. Пока он, прости его аллах, был жив, ты жаждала его крови, а теперь вдруг он стал тебе таким дорогим? Я-то знаю, как ты над ним издевалась. Биби-ханум, пусть будет проклята моя молодость, если я говорю неправду, только я и ухаживала за Мешеди, а она ела да спала. Ишь, хочет свалить все на меня. Я, видите ли, убила его! А почему не ты? Ведь ты держала в своих руках ключи, всем командовала, а меня выставила за дверь.