А Джек ему:
— Завидная — то она завидная, но на их фильмы зритель валом не валит.
А я и говорю:
— Послушайте, что же это такое: не успела я выйти из комнаты, а вы уже затеяли спор.
А Чарльз и говорит:
— Никак нет, на мой взгляд, понять, почему фильмы выпускают на экран и какие фильмы выпускают, захватывающе интересно.
Я поняла, что он имел в виду, а до Джека не дошло.
Особенно хорошо в Чарльзе то, что он чувствует себя, как рыба в воде, в любом обществе, а уж сколько всего знает. Я что хочу сказать: он ведь издает ноты, а говорить может о чем угодно — о литературе, машинах, живописи, кино и даже о тряпках. Я сразу поняла: Айрин, хоть она поначалу и вредничала, он понравился, потому что за обедом она подстраивалась под него, говорила: «Это так, но правда же, Ингмар Бергман ужас до чего устарел?» или: «Быть бы ему лучшим оператором Англии, если б его дружок то и дело не бросал его».
А Хильда и спроси:
— Чей дружок, мам?
А Айрин ей:
— Фредди Познера, детка, но ты нас не слушай.
А на мой взгляд, такие разговоры не для детских ушей.
Чарльз замечательно держался с Хильдой, сразу нашел верный тон: с детьми ведь разговаривать очень трудно — с ними нельзя вести себя покровительственно и в то же время нельзя говорить так, как с взрослыми.
Тут Хильда его и спроси:
— Какую музыку вы издаете?
А он ей:
— Всякую, но, по преимуществу, классическую.
А она ему:
— А Брамса вы издаете? На меня он наводит скуку смертную. Мы его проходили на уроках музыкальной культуры.
Джек попытался было ее одернуть, говорит:
— Хильда, Брамс — великий композитор.
А Хильда ему:
— Ну а на меня он все равно наводит скуку.
Сейчас, думаю, они сцепятся, но тут Чарльз — он ужас до чего находчивый — и говорит:
— Великие художники часто наводят скуку, на меня, к примеру, наводит скуку Достоевский.
Тут Айрин обнаружила, что у них с Чарльзом много общих знакомых в киношных кругах. Айрин хлебом не корми, только дай посплетничать: знает ли Чарльз, что у того-этого роман с тем-этим, и знает ли он, почему на самом деле та-эта прекратила сниматься в том-этом фильме, и, в конце концов, у меня лопнуло терпение, и я и говорю:
— А что, разве это так уж важно? Я что хочу сказать: разве не важно только одно — хороший фильм снимут или нет?
А Айрин мне:
— Извини, лапуля, я понимаю, тебе скучно: ведь мы говорим о людях, которых ты не знаешь.
Только их австрийская горничная принесла кофе, как в дверь позвонили. Айрин вскакивает и говорит: «Я сама открою», чего она обычно никогда не делает, а я гадаю, кого же это она ждет. И тут — Б-г ты мой! — слышу папин голос и говорю Чарльзу: «Мой папа пришел». — Он мне потом сказал, что я стала белая как мел, а Хильда и говорит: «Это что, дедушка пришел? А я и не знала, что он должен прийти». Ох и обозлилась же я на Айрин: она-то не могла не знать, что папа придет, кому это надо, чтобы он — вот те на — явился посреди обеда, да еще когда приглашен гость, с ним незнакомый. Я что хочу сказать: не то чтобы я папы стеснялась или что, только… словом, когда знакомятся с Хильдой или, скажем, со мной, никому и в голову прийти не может, что у нас такой родственник.
По папе сразу видно, что он с «прежней родины», внешность, акцент — все его выдает, и говорить он может только о деньгах: оно и понятно, бедный папа, он с четырнадцати лет работает; его надо знать по-настоящему, иначе он производит не то впечатление. Я что хочу сказать: он и впрямь хочет для меня всего самого лучшего и впрямь чего только и для меня, да и для Айрин и даже для Джека, когда тот был помоложе, ни делал, но до чего же некстати он сейчас пришел.
Папа вошел со словами:
— Ну, ну, здравствуйте, здравствуйте, что же это получается: у моей дочери не нашлось для меня местечка за столом вечером в пятницу; после обеда — вот когда меня пускают. Хильда, детонька, здравствуй, здравствуй, Джек, здравствуй, Дженни. Здравствуйте, молодой человек, вы — друг Дженни?
Чарльз встал и говорит:
— Да, вы не ошиблись.
А папа ему:
— Как говорите, ваша фамилия? Левертон? Такая фамилия может быть и у еврея и у нееврея, на еврея вы непохожи.
А Чарльз и говорит:
— Да и вы непохожи.
И я подумала: а он дерзит.
Все расположились в креслах пить кофе, и я молила Б-га, чтобы папа не подверг Чарльза допросу, только моли-не моли, иначе и быть не могло. Чем Чарльз занимается? Доходное ли это дело — издавать ноты?
А Чарльз ему:
— Есть много дел и подоходнее.
А у Чарльза «ягуар» и просто изумительная квартира на Портмен-скуэр.