...На тихой воде рек и речек, над которыми довольно часто грохочут бессонные мельницы, роскошествуют сытые мило-пестрые домашние утки, выводя на зеркальной поверхности воды будто начерченные циркулем круги.
...От Немана до озера Кромань — пески, по которым очень тяжело вести навьюченный велосипед. Лесная глухомань — и вдруг «голубое око» в сосновом кольце!.. Особенно приятно выглядит светло-зеленая подтеневка тростника меж темной стеною и огромным стеклом воды. Дно Кромани светло-коричневое. Пройдешь — долго видать большущие следы, и подымаются пузыри. Много раков, которых мы ловили сачком и оптом, в большом числе, пекли в горячей золе огнища. Пропасть мальков, особенно заметных на закате солнца. Щуки и окуни охотятся совсем уж нахально, глотая плотву чуть ли не в воздухе. Окуни — горбыли. Могуче выглядит такой, вооруженный пилой колючек, красавец, наструненный на спиннинговой жилке. Очень приятно ощутить его первый рывок и сопротивление, как доказательство того, что в синей бездне не пусто. В заводях за камышом жируют — здесь уже дикие — утки, множество уток, и все без горького опыта: лодку они подпускают ближе чем на выстрел. Хорошо слышать их гомон и фурканье крыльев при взлетах. И здесь бабочки залетают на самую середину озера. А поверхность воды, вместо свитязанского липового цвета, запорошена седой пыльцою семян тростника.
1951
АХАЛИ-ГАГРА
Пасмурная ночь. За окном шумит море. Будто кто-то неимоверно сильный хочет взобраться на берег, слизнуть с обрыва наш дом. Он, этот кто-то, не злой — в перекатах его усилий слышна скорее какая-то тоска, до скуки однообразная, многоголосая жалоба на судьбу, что осудила вот так, для какой-то непонятной цели, шуметь и шуметь... Ласковый, теплый, пенистый шум. Если ты сильный и сам, он покачает тебя на волнах. Если ж ты слабый, лучше не лезь, как драчливый мальчишка к здоровенному дядьке, а то он только потреплет огромной ручищей твою чуприну — заплюет твои ноги песком, повалит и выкатит вместе с галькой на берег. Даже вроде бы скажет: «Ну-ну!..» Так он и говорит, так и слышна в его шуме понурая, незлая угроза взрослого, который занят своим невеселым делом и не любит, чтобы ему мешали.
Днем оно, море, ласковое, солнечно-бирюзовое. Горы — темно-зеленые. Идешь по берегу, забудешься на мгновение, где ты, и вот — сквозь зелень деревьев в саду — увидишь, кажется, тучу. Дождь будет, что ли?.. И вдруг вспомнишь, что это — Кавказ!.. Снеговых шапок не видать. До самой вершины зеленой горы взбираются деревья, которые отсюда, с морского берега, кажутся кустами! Тучи над этой зеленью, или, лучше сказать, на этой зелени, видятся дымом огромных костров, разведенных где-то в горах. Костры эти долго горят, лениво и непрерывно пуская оттуда на море дым. А он никак не хочет разлучаться с зеленью гор.
Бескрайняя поэзия, которую нашей ложечкой не вычерпать до дна.
***
Теснины с каменистыми, сухими руслами. Горная дорога, обочь которой то бамбук, то гранатовые деревья с красными и упругими, как из воска, цветами, то дубы и грабы, то кусты ежевики. Каменные домики на высоких фундаментах. Удивительно маленькие ульи. Ослик стоит на склоне горы, никак не может придумать, где бы это напиться... Корова позвякивает жестяным ржавым колокольцем. Высвистывают дрозды. Козы пасутся с мешочками на вымени, чтобы козлята не сосали их без ведома хозяек. Старый абхазец, пастух в чувяках, наподобие сыромятных лаптей наших белорусских пастухов. Босоногие мальчуганы в тюбетейках. Загорелые, обязательно усатые мужчины волоком тащат на волах с горы толстые, гремучие бревна.
Радуле Стийенский, поэт не только за рабочим столом, рассказывает мне про свою далекую Черногорию. Интересный человек — с его приятно-исковерканным русским языком, с его молодостью в шестьдесят лет, с его умным юмором и знанием гор.