Еще и до половины темы не добрались, когда на площадь, будто неожиданно, выкатил и остановился горячий, запыленный автобус.
— Поставы? Это мой! А ты, браток, куда?
— Я — в Вильню. Мой — часа через два...
— Ну, так бывай, Яцына! Даст бог, встретимся — поговорим.
Гул мотора убежал. Пыль медленно осела. На площади снова тишина. Только очерк по радио... Он также, кажется, рассчитан на столетие.
1956
ХОЗЯЕВА
В клубе крепкого колхоза — собрание. В будни, однако праздничное. Более сотни женщин и девушек получают медали Всесоюзной выставки — за лен, которым славится этот уголок Наднеманья.
Смешновато-трогательный шик. Люди эти лучше умеют трудиться, чем получать награды. Каждая, кого вызывают, выходит меж рядами на проход, смущенно улыбаясь, идет к столу президиума и заранее держит руку, чтобы подать ее председателю райсовета, «так, как и все», кивает головой и говорит: «Спасибо». Девчата не очень приноровлены постукивать высокими каблучками праздничных туфель. Медали все нацепляют сразу же, только усевшись, и радостно, как дети, улыбаются.
Сухонькая смешливая бабуся:
— Ну вот, сичас и я украшу свою грудзь!..
Идет, а все добродушно смеются.
Выступая, большинство старается говорить, как и бабуся, «культурно»: «Климатичаския условия нам не дазволили...» Только одна женщина — после узнал: живет вдовой, сын — лейтенант, в армии, дочка — студентка, в Минске,— говорила коротко и по-своему:
— Семьсот пуков обобили, а пятьсот еще нет. Но обобьем и эти. Что я тут буду больше говорить. Стараемся, как только можем, потому что надо.
После собрания, как водится, танцы. И льноводки, и молодые учительницы метут польку — не наглядеться.
1956
КАРЬЕРА
Детина, которого сызмалу называли для смеха Петр Петрович, в буржуазной Польше пять лет сидел в тюрьме «за коммуну», во время войны был в партизанах, а после освобождения — с очень легкой руки местного начальства — взошел на тернистую стезю руководящей работы.
Почти неграмотного парня назначили сначала председателем районной конторы Госбанка, потом — заведующим заготовительной конторой, потом — председателем сельсовета, и, наконец, наиболее жестокое решение — председателем сельпо.
Руководя банком, Петр Петрович только подписывал бумажки, какие бы ни подсовывали, очень туманно представляя себе значение большинства документов.
— Что ты мне тута ярундовину городишь! — гремел он на бухгалтера. — Я подписал — всё! А мало тебе одного разу — в другой подпишу!..
В заготовительной конторе он сам, и очень охотно, бывал подчас грузчиком, помогал своим хлопцам.
Будучи председателем сельсовета, побил одного депутата. Слушали на бюро райкома.
— Ну, я ж все-таки его начальник,— оправдывался Петр Петрович.— Все мы уже собрались, сидим, ждем его. Раз послал за ним, в другой — не идет. Сам пошел. Сидит, гад, да затирку возит. Ну, взял я ту миску да и надел ему на голову. Подумаешь, так уж оскорбил!..
В сельпо Петр Петрович очень быстро измазался. Не так сам, как помощнички помогли.
И вот он умер где-то далеко... Подпольщик, партизан, да и парень, наконец, неплохой, если бы его не подымали без меры и надобности...
А мать, которой «бог смерти жалеет», весь век мученица при таком сыне, идет теперь за двадцать километров в райцентр, чтобы, может, пенсию какую дали за Петра...
1956
УЛЫБКА
Только что отшумела гроза, и по улице деревни бегут веселые мутные ручьи.
Я стою у ворот отцовского двора, и мне очень хочется снять свои модные туфли, пройтись по быстрой дождевой воде, помесить ногами теплую пухлую грязь...
Судя по тому, что я еще не сделал этого, а только раздумываю,— я уже давно не мальчуган. Но я не чувствую почему-то ни тяжести годов, ни ответственности за свое поведение: я просто рад, может, даже не меньше, чем рады бывают в такое время мальчишки.
На западе из-за туч выглянуло солнце.
С горки вниз по улице идет белый, совсем сухой и чистый бычок, а на бычке сидит лет пяти-шести девочка, которая не была под дождем.
Бычок идет не спеша, даже солидно, упрямо и гордо неся вперед свой широкий породистый лоб с тупыми серыми рожками.
Девочка сидит на бычке не так, как мальчики, а боком, спиной ко мне, будто нарочно спрятав свое лицо, наверно, счастливое и смешно-серьезное, свои, конечно же, загорелые, ножки.
Солнце просвечивает сквозь мокрую, блестящую листву берез, и на неглубокой грязи, недавно зашлепанной следами коровьих копыт, на говорливой воде и на сером штакетнике за ручьем лежит подвижная сетка тени. Когда бычок со своей амазонкой входит в эту тень, на них играют солнечные зайчики.