...Дом-музей Васила Левского. Какая бедность в этом домике!.. Продукт нации — мыслитель и революционер.
Это было для него так непросто — под жутким турецким игом быть интернационалистом, воевать за свободу и турецкой бедноты.
***
Долина Роз.
Еще зеленые кусты. Лаванда. Могучие ореховые деревья. А рядом с нашей дорогой — какое там рядом! — снежные вершины Балкан.
Турки, что остались здесь после 1878 года. Многие даже вернулись тогда из побега или принудительного выселения своими, во время отступления. Извечные, потомственные мастера по розам, фруктам и овощам.
Приятно слышать об этом. Вспоминается Хикмет. Надо и тут, в этом деле, прежде всего чувствовать народ.
Кстати, и в Добрудже, среди болгар, живут турки. Около моря, к шуму которого, холодному и радостному, нас возила заботливая Парашкева, видел я и турецкую деревню. А в окружном, современном Толбухине мне их показали на улицах. Узнать можно разве только по женским цветастым широченным шароварам. Тихие хлеборобы, совсем непохожие на бывших угнетателей.
***
Теперь, увидев то, что я видел за эти два дня, можно приплюсовать и Добруджу. Чтоб говорить, что и я наконец был в Болгарии.
Она мне была нужна, теперь это ясно.
Что только я сделаю для нее?..
1972
ИДИЛЛИЯ
Он был кузнец, один на три деревни, человек нужный и почитаемый. А жену привез себе откуда-то издалека. Тонкую, визгливо-голосистую и диковатую неряху. Его за родимое пятно на щеке прозывали Лапой, а ей сразу же придумали другое имя — Магдалина, будто без смысла всякого, но для всех чем-то понятно и смешно.
Кузница звенела в деревне, а жили они на хуторе за деревней. И Магдалина, как только увидит через окно, что кто-то идет, на всякий случай пряталась в каморку. Уже и дети у них пошли, уже и пастушками на пастбище выбегали, а мать все никак не могла освоиться.
Один из веселых мужиков, Павлюк Колоша, так тот, проходя около хуторка Лапы, сразу в хату не заходил, шел в каморку и заглядывал за бочку или за сундук.
— Ага, сегодня ты тут! Здорово, Магдалиница!
А она стыдливо, растерянно:
— Гы-гы-гы! Я думала, дядька, что это не ты...
Неряшливостью она, как Лапа работой, славилась далеко.
Давно это было, однако я хорошо вижу тот давнишний хуторок на пригорочке у проселка, а рядом с ним, в лощине, круглую сажалку — маленький пруд,—обросший аиром и затянутый ряской. В пруду, до половины в воде, застыла ряшечка, в которой учинялись оладьи. На ряшке сидит да время от времени, в поэтической грусти, кумкает лягушка. Большущая, надутая. Спугнешь ее камешком — бултыхнется зеленуха в жижу, а ряшечка даже не колыхнется. Так она отмокала от прошлого до следующего воскресенья, когда у нас, по давнему обычаю, обязательно пеклись оладьи.
Когда же Магдалина, для разнообразия, варила галушки из тертого картофеля, так отжимала их... в подоле юбки.
— Что ж ты делаешь?! — ужаснулась как-то одна из женщин.
А она:
— Гы-гы-гы! Мой сожроть!..
Крылатым стало у нас это «сожроть», им пользовались, говоря не только про Магдалину.
И я припомнил эту давность не так себе. Не раз, не два раза, когда читаешь иные... художественные произведения, и рифмованные и нерифмованные, вспоминаются идиллия с ряшкой и галушки.
Простая, добрая душа, Лапа — тот хоть под чаркой, хоть изредка гонял свою половину — учил.
Наш читатель куда покладистей... Сожроть.
1972
ЗЕЛЕНАЯ РАДОСТЬ
Над низким, светло покрашенным штакетником, над горячей песчаной стежкой с одной стороны забора и над богатыми грядками — с другой, клен и рябина соединили листву, по-июньски молодую, нежную.
Так и музыка рождается, и поэзия — от этой нежности.
«Реминисценция — смутное воспоминание, явление, которое наводит на сопоставление с чем-нибудь, невольный отзвук чужого, близкого».
Не за письменным столом и не с ученым справочником, а на деревенской улице, в дороге, где счастье бесконечных открытий пересиливает усталость, вспомнилось сказанное другим. Из чудесной дали юности, через невзгоды и успехи десятилетий пришли они, припомнились слова:
Капае з месяца весняя радасць,
Будзіць зялёны шум у палісадах...
Молодая, хмельная сила поэзии, когда слово ищет выхода из глубины чувства и находит его в намеках.
Автор этих строк, Максим Танк, значительно позже, зрелой рукой поправил молодое так:
Капае з неба зялёная радасць,
3 месяца ціха на росныя грады...
Не знаю, лучше ли это...
Мне дороже всего одно — та свежесть восприятия красоты, свежесть, что повторяется в моей душе — неожиданно и остро, от первого прочтения той «зеленой радости».