8
Ни рябчика, ни кулика,
Ни утки, ни тихой казарки.
И речка – былая река! –
Мазут да разводы солярки.
Повыжжен, побит краснотал,
Осинник – в молчании – страшен.
Понятно б, Мамай побывал,
А то ведь российские, наши.
Легко положили тайгу,
Задора полны и здоровья...
Нет, живописать не могу,
Душа обливается кровью.
Эх, горе тебе, бурундук,
Беда вам, синицы и сопки.
Лишь дятел-трудяга – тук-тук! –
Работает в счет перестройки.
Надсадно кричит воронье,
Кружа, будто мерная вьюга.
И мудрое жало свое
Под кочкою точит гадюка.
Сижу, шевелю костерок,
Ни писка, ни свиста, ни пенья...
Ужель это вправду итог –
Стремительный взлет ускоренья?
9
Пастуший чум – собрат крестьянской хаты:
Простой очаг и утварь – все при нем.
Его поэт Лапцуй воспел когда-то,
А нынче мы здесь лазаря поем.
Отсюда не уедешь на попутке,
На карту глянешь, оторопь берет.
Вот и кукуем здесь какие сутки:
Авось пришлет начальство вертолет?
Но в небе ни просвета, ни прорехи,
Ни хоть какой-то синенькой каймы.
И связи нет: магнитные помехи
Да близкие – из Арктики! – шумы.
За стенкой чума тяжкий вой метели,
А все ж надежда теплится слегка.
Мы с непривычки в чуме очумели,
Пообросли, щетина – два вершка.
Наелись – во! – морозной строганины,
Прожгли, хоть выбрось, шубы и пальто,
А он сидит, как бог на именинах,
А он, хозяин чума, хоть бы что!
Его лицо, как древняя икона,
Одежка – театральный реквизит.
Он на флакон – пустой! – одеколона
Похмельным взором сумрачно косит.
Как будто ищет знаки Зодиака
И в нас бросает вещие слова: –
– «Тройной» начальство выпило, однако,
а ненцу ладно – «Красная Москва»...
О, этот взор лукавый и печальный!
О, этот чум на краешке земли!
Считай, «решен» вопрос национальный:
И на Ямал нефтяники пришли.
Их каждый шаг замешан на бетоне,
И суетлив плакатный их язык.
Под колесом, под гусеницей стонет
Олений ягель.
Плачет тундровик.
Вот он сидит, кладет в очаг полешки
И монотонно угли ворошит,
И, будто встарь, поет: «Мои олешки!
Вожак хороший, нарты хороши!»
И вот уж в путь собрался деловито
К стадам своим.
– Куда же ты, постой! –
Олешки, как положено, копытом
Определяют азимут простой.
А ведь пурга до звезд,
Стена стеною,
Так завернет, что и сугроб – жилье.
Уж это точно сказано – не мною! –
Но согласимся: каждому – свое.
10
Когда стоял я в рубке за штурвалом,
Когда сквозь льды ломился прямиком,
Я знал, что ждет за каменным Уралом :–
Земля, где рос и бегал босиком.
Когда тайфун ломал нас у Кореи
И чуть мерцал маяк береговой,
Я вспоминал огни Харасавэя,
Таежный путь на Новый Уренгой.
И горизонт в железе нефтевышек,
И в двух шагах Полярную звезду,
Где школьный друг к морям студеным вышел
По-флотски, чуть качаясь па ходу.
А с ним еще – особый, не особый, –
Отчаянного племени народ.
Их дождь сечет, мороз берет на пробу,
Да и комар характером – не мед.
А что – Иван?
Хитро соображая
Он скажет так:
– А ну ребром вопрос!
Хороший дождь – прибавка урожаю,
И, без сомнения, труженик мороз!
Как наведет январские мосточки,
Лети,
газку подбрасывай,
не трусь...
Мне б также сладить с пушкинскою строчкой:
«Над вымыслом слезами обольюсь».
Но эвон сколько жизненных реалий –
Суровых бед, сомнительных побед.
Опять стою на аэровокзале,
Беру транзитный авиабилет. А там – в тайгу?
В моря – в штормовый грохот?
В поля родные –
в звонкие хлеба?
Простой сюжет отпущен мне эпохой,
Где линия заглавная – Судьба.