* * *
Ночью над крышами вызвездит,
Заиндевеют дымы...
Вот и прожил я безвыездно
Двадцать четыре зимы.
Падали вьюги пушистые
На ледяной косогор.
Не покосился и выстоял
Наш деревенский забор.
Там, под еловыми лапами,
Спали снега до весны.
Белой метелью оплаканы
Чистые детские сны.
Глянь, уже вербочки спелые,
Елочка – точно свеч!?
Зайцы, вчера еще белые,
В сером дают стрекача.
О печальной любви
На службе моей незвонкой,
У северных флотских скал,
Я тоже одной девчонке
Счастливые письма слал.
На маршах – в колоннах строгих
Врастал я в шинель бойца.
Однажды мои дороги
Сошлись у ее крыльца.
Плыл вечер в такой знакомый,
В сиреневый майский дым...
Тогда, на побывке дома,
Я встретил ее с другим.
Ну что ж?! Я прошел беспечно,
Бодрясь, не подал руки.
«Ничто на земле не вечно!» –
Дробились ее шаги.
Не вечно! Я брел осенне...
Не вечно! Не надо слов...
Я вскоре стрелял в мишени,
Как в личных своих врагов.
Промашки не дал... А ныне,
В сумятице трезвых дней,
Сдается, от той гордыни –
Ни легче ни мне, ни ей...
Приезд домой
Уже кричал на стадо зычно
Пастух у крайнего плетня.
Я шел, шурша плащом столичным,
В кармане мелочью звеня.
В конторе фермы пахло квасом.
Не продохнуть от папирос.
И бригадир, сержант запаса,
Писал наряд па сенокос.
Уже крыльца скрипели плахи,
Где мужики встречали день,
Заправив чистые рубахи,
Как гимнастерки, под ремень.
Им, как всегда, в луга с рассветом,
Где слышен кос напев простой.
Им невдомек, что кто-то где-то
Скорбит: деревни нету той...
Трещал «пускач» неумолимо.
Я сам был грустно поражен:
Вот бригадир проводит мимо
Свой поредевший батальон.
Проводит с гордостью, но все же
Понимаю между тем:
Ему сейчас узнать дороже –
Я в гости или насовсем?
* * *
Где-то в домнах плавится железо
Для войны: на бомбы и штыки.
У соседа длинные протезы
Щелкают на сгибах, как курки.
И отец не спит от раны жгучей,
Хоть твердят о сне перепела.
И хранится соль на всякий случай,
Что в войну бесценною была.
Подарок судьбы
Эти взоры – мурашки по коже!
В клуб-столовой сидели зека
И восторженно били в ладоши,
Если в цель попадала строка.
Полчаса па стихи «отпыхтели»,
Но поэты – не тот интерес.
В мини-юбочки радостно целя,
Вызывали на «бис» поэтесс.
Вновь цвела и светлела эстрада.
И с восторгом – подарок судьбы!
Будто луны, из дальнего ряда
Поднимались обритые лбы.
Поднимались, как «родные братья»,
Что судьба им еще посулит?
Беспокоясь за мероприятье,
Напряженно сидел замполит.
Он сидел, как на углях-иголках,
На посту на своем боевом,
И запястье в давнишних наколках
Забывал прикрывать рукавом.
* * *
Отболела душа, опустела,
Дальше некуда больше пустеть.
Остается рассудку и телу
Где-нибудь в Винзилях околеть.
Или вовсе, влачась без заботы.
Как иной, притворяясь живым,
Обжираться до рвоты, икоты
По банкетным столам даровым.
Всюду рабская удаль да пьянство.
Вижу Русь колдовскую во мгле.
И душа выбирает пространство.
Нет пристанища ей на земле.
Может быть, и не худшее дело –
Вознеслась, упорхнула в зенит,
Поразмыслить над тем, что болело,
И над тем, что еще кровенит.